Стартовая страница Рейтинг@Mail.ru

Краеведение у истоков российской культуры

Вышневолоцкий историко-краеведческий альманах №9, стр. 165-179

 

Либерман Елизавета Михайловна

   
пенсионер, кандидат архитектуры. Продолжает исследования своего отца о своем предке – М. И. Сердюкове и его потомках.
Е.В. Прендель

 

 

Воспоминания

От редактора

«Воспоминания» подготовила и любезно предоставила нам для публикации, написав и предисловие к ним, Е.М. Либерман – потомок Михаила Ивановича Седюкова. Отец Елизаветы Михайловны Михаил Яковлевич Либерман всю жизнь собирал, буквально по крупицам, материалы о своём знаменитом предке. Результатом его многолетних изысканий стала книга «Михаил Иванович Сердюков», вышедшая в 1979 году.
Редакция надеется, что эта публикация не последняя работа Елизаветы Михайловны и мы еще будем иметь возможность узнать новые подробности из жизни нашего знаменитого земляка и его не менее знаменитых потомков: Сафоновых, Потёмкиных, Стенбок-Ферморов, Прендель, Либерман.

 

Предисловие
Е.М. Либерман, праправнучка Е.В. Прендель

Предлагая вниманию читателей главы из хранящихся в моём семейном архиве воспоминаний Елизаветы Васильевны Прендель, считаю необходимым дать некоторые пояснения.
Елизавета Васильевна Прендель, урожденная графиня Стенбок-Фермор, была по материнской линии праправнучкой Михаила Ивановича Сердюкова. Содержащееся в публикуемом отрывке краткое упоминание о М.И. Сердюкове свидетельствует о том, что память о нем сохранялась в семье на протяжении двух столетий. Однако столь большой разрыв во времени, на протяжении которого сменилось шесть поколений, почти полностью размыл и частично исказил черты его личности и обстоятельства биографии и многогранной деятельности. Поэтому внук мемуаристки и мой отец М.Я. Либерман, приступая к написанию биографии М.И. Сердюкова, опирался в основном на документы, архивные материалы и свидетельства современников Петровской эпохи.
Что касается публикуемого ниже отрывка воспоминаний, то в нем содержится несколько ярких, выразительных характеристик внучки М.И. Сердюкова – Екатерины Ивановны, в замужестве Сафоновой, и ее сына – Евтихия Ивановича Сафонова, который наряду с чертами, типичными для представителей дворянской среды своего времени, демонстрирует и необычную предприимчивость и деловой размах, перешедшие к нему, возможно, – как знать? – от его знаменитого прадеда вместе с перстнями, подаренными Петром I.

Семья Сафоновых

Около двух столетий назад1 царь Петр строил вторую столицу свою «на берегу пустынных волн» широкой Невы. Местность была нездоровая, сырая и болотистая, но ему нужна была гавань. Он «прорубал окно в Европу» и рубил, как всегда, сплеча. На работы пригоняли крестьян сотнями из более южных местностей, многие гибли от тяжелых условий труда и непривычного климата, тогда пригоняли других. Петр лично работал среди них, но работала и тяжелая палка его. Тысячами человеческих жизней строил он город, и на тысячах костей стоит гордый Петербург – Петроград – Ленинград.

Екатерина Ивановна Сафонова

На строительные работы попал и калмык2 Сердюк из далеких приволжских степей, самородок-талант. Петр скоро отметил его и поставил на более ответственные инженерные работы. Калмык разрабатывал планы, строил мосты и проводил каналы. На прощание Петр подарил ему перстень чистого золота с громадной четырехугольной бирюзой и надписью на ней неизвестными знаками на неизвестном языке. Кольцо это долго передавалось из поколения в поколение потомков калмыка вместе с некоторыми типичными чертами монгольского лица его и перешло таким образом в род Сафоновых3 через Екатерину Ивановну Сафонову, урожденную Сердюкову. Но один из ее правнуков стал носить кольцо на пальце, и слегка позеленевшая от времени в мягком золоте кольца бирюза выпала из него и была утеряна среди густой травы весеннего луга. И лежит теперь голубая бирюза кавказских высот на широком лугу Украины, тихо выцветая. Что гласит она? Шлет ли благословение далеким потомкам калмыка или содержит мудрое изречение «Света Востока»?4
Екатерина Ивановна была характера живого, веселого и подвижного, в противоположность своему мужу – ленивому, ревнивому и неповоротливому Ивану Евтихиевичу Сафонову, и часто между супругами возникали крупные ссоры. Она особенно любила посещать ярмарки окрестных сел, тайком от мужа, переодетая в простое платье, и накупать там всякой мелочи: ленточек, сережек, крестиков и бус – для раздачи своим крепостным девочкам-подросткам во время очередных сборов ягод, орехов и грибов в окрестных лесах...

Варвара Ивановна
Сафонова

Одной из этих девочек была в детстве своем и рассказчица многих подробностей крепостных нравов того времени старушка Соколова, взятая в господский дом для обучения, а затем произведенная в специалистку по изготовлению варенья, тогда как ее мать старая Петровна, также из дворовых-крепостных, считалась специалисткой по изготовлению теста, для которого в богатой семье Сафоновых отводилась целая отдельная изба с запрещением проходить мимо нее, особенно перед Пасхой, чтобы от сотрясения почвы не оседали легкие «кружевные бабы», сдобные куличи, высокие «папушники» и прочие тонкие изделия кулинарного искусства. Старушка Соколова, со своей стороны, священнодействовала в другой области и до глубокой старости сохранила некоторое презрение к людям, изготовляющим варенье с недостаточным вниманием. «Прихожу, вижу: она ее ложкой мешает! Это малину-то!» – говорила она возмущенно. Она сохранила глубокую привязанность к семье Сафоновых, в которой осталась служить на жаловании после освобождения от крепостной зависимости. Екатерина Ивановна была, по-видимому, доброй женщиной, так как старушка в воспоминаниях своих на нее никогда не жаловалась, тогда как много рассказывала о зверствах соседней помещицы, которая, рассердившись, горячим утюгом жгла груди своим сенным девушкам.

Детей у Екатерины Ивановны было много, около 12 человек, но почти все умерли в младенческом возрасте и похоронены в церковной ограде села Кремянного Курской губернии.5 Над ними мраморная плита с выгравированными именами. Дожила до молодости только одна из дочерей – Варвара Ивановна Сафонова, в замужестве Потемкина,6 и сохранились два ее портрета – миниатюра красками по слоновой кости и большой красками по полотну. На них отчетливо просматриваются несколько смягченные монгольские черты: темные волосы, тонкий овал лица со слегка косым разрезом темных миндалевидных глаз.
Выжил и один из сыновей Екатерины Ивановны, Евтихий Иванович, и дожил до глубокой старости. Характера он был, как видно, строптивого с самого детства, так как дворовые между собой говорили: «Вот ангелы все умирают, а этот рыжий черт все живет да живет!»
Из вещей Екатерины Ивановны долго сохранялся в семье парчовый мешочек, до верха наполненный серебряными копеечками, – подарок ее крепостных, полученный во время одной из поездок по имению на Волге. Сохранился и художественно исполненный ее портрет – миниатюра красками по слоновой кости. А из портретов Евтихия Ивановича также сохранился один – тоже миниатюра, на которой он изображен в красном камзоле с мальтийским крестом на шее.
Память о нем сохранилась в семье как о масоне и, по-видимому, вольтерианце. У него в доме никогда не было ни карликов, ни юродивых, ни шутов всякого рода, которыми развлекались многие помещики того времени. Зато ума, начитанности и любознательности он был большой и оставил после себя порядочную библиотеку французских классиков и громадные иллюстрированные фолианты по естественным наукам, переплетенные в телячьи кожи, с цветными рисунками, между прочим и альбом по френологии – модной в начале XIX века теории о влиянии формы черепа на характер человека. Оставил он после себя и минералогическую коллекцию, которая много лет спустя сыграла большую роль в судьбе одной из его внучек.
К церковной обрядности, а главным образом Катехизису, Евтихий Иванович относился резко отрицательно, называл эту книгу лживой и подлой. Но взгляды на порку были у него весьма современные, и он не стеснялся и в прочих наказаниях. Открывши однажды целый ряд злоупотреблений и притеснения крестьян со стороны своего управляющего (также крестьянина) Силина, он велел ему надеть «посконную» рубашку, то есть из конопляной, а не льняной пряжи, и своими руками тачкой насыпать землю поперек балки (долины) для гребли (плотины) над будущим ставом (прудом) у деревни. Неизвестно, как и когда было снято это наказание, но долгое время сухая балка с начатой греблей носила название Силина става.

Евтихий Иванович Сафонов

Вообще же зависимость крестьян от управляющих или приказчиков из их же среды была гораздо больше и страшнее, чем от помещиков, особенно в больших имениях, куда помещик заезжал редко и знакомился с положением дел через того же приказчика. После каждой неудавшейся жалобы на него после отъезда владельца творился жестокий суд и расправа, причем вся «подноготная» села и каждой семьи до мельчайших подробностей была известна ему, человеку из своих. Силин, кажется, широко проводил даже jus primae noctis («право первой ночи»). Но по женскому вопросу и сам Евтихий Иванович был далеко не безгрешен и во всех своих владениях имел целые гаремы крепостных девушек. А Екатерина Ивановна, его мать, часто прятала от сына самых красивых сенных девушек своих во время приездов его к ней.
В то время правительство стало продавать в целях колонизации никогда не знавшие плуга целинные степи знойной Новороссии,7 заросшие серебристым ковылем, из которого в давние времена запорожцы вязали свои бунчуки.8 Евтихий Иванович купил большой участок земли9 и пригнал туда целую партию своих крестьян Орловской и Курской губерний, поселив их на берегах сухой речки Висуни, которая весной бурлила, как горный поток, от снеговых вод и становилась непроездимой, восстанавливая свою связь с Игульцом, а затем летом, также быстро просочившись через рыхлый и каменистый верхний слой русла своего, продолжала свой бег под землей.
Первые поселенцы очень страдали от непривычного климата и новых условий хозяйства и жизни в безлесной степи. Появилась чума, многие вымерли, а оставшихся вместе с добавкой второй партии с севера Евтихий Иванович переселил через Висунь и приблизительно за версту от первого поселка основал новое село – Сафоново-Троицкое, поставил мельницу-ветряк и построил церковь. Строителем церкви был какой-то итальянский архитектор, приглашенный Евтихием Ивановичем из Одессы. Живопись иконостаса также итальянского художника. Церковь была освящена во имя Пресвятой Троицы по большому запрестольному образу в алтаре, и храмовым праздником был Духов день, второй день Троицы. Отсюда и село стало называться Троицким.
Село делилось на две части – Стойковку и Шевцовку, каждая из которых имела свой пруд,10 а между ними простирался широкий верстовой выгон с церковью и кладбищем. За церковью мимо Шевцовки шла большая дорога – тракт чумаков с солью из Крыма и татар на верблюдах с фруктами на высоких арбах оттуда же.
При въезде в Шевцовку был «Мошка», то есть еврейский заезжий двор с продажей спиртных напитков (так называемый кабак) и также еврейская лавочка со всякой мелочью.11 В Стойковке пруд был маленький, в Шевцовке очень большой и обильный рыбой – карасями и коропами. Глинистые склоны его весной покрывались целыми коврами низкого полевого ириса, желтого и темно-лилового, но древесной растительности не было никакой ни у пруда, ни в селе. Только густая и колючая «дереза» покрывала каменные заборы каменных изб и высоко росла над рвом кладбища, а у церкви зеленело несколько жалких тополей. Огороды выгорали от зноя, крестьяне страдали цингой от пресной пищи и покупали капусту для соления в очень отдаленных селах по Ингульцу.
Дом свой, очень маленький, из того же пористого известняка, скрепленного глиной, так же как и службы, Евтихий Иванович построил у Стойковки и там же насадил обширные сады – так называемый «Нижний сад» у самого дома и неподалеку от него «Рощу» на площади в несколько десятин. «Роща» почти исключительно состояла из бересты, дикой малины и кислой вишни, обнесена была рвом с густой дерезой и разделена дорожками. Был в ней и всегда высыхающий летом прудок, и «горка» земли, очевидно вывезенная грабарями из того же ставка, была сирень вдоль некоторых дорожек, были пробы посадки фруктовых деревьев, всегда неудачные. Там же находились и два прекрасных колодца, где все село брало воду; несколько площадей, ничем не засаженных и покрытых ковылем; скамейки в тенистых местах и небольшой домик-сруб, неизвестно для чего предназначенный. В роще же стояла и пасека с традиционным дедом и примитивными дуплянками, доставлявшими чудесный душистый и светлый мед. На выгоне между Стойковкой и Шевцовкой несколько лет спустя были поставлены и деревянные мельницы-ветряки, над которыми возвышался на каменном фундаменте своем первый сафоновский ветряк.
У Евтихия Ивановича был молодой друг Алексей Вяткин, женатый на белокурой финляндке Дарье Веге,12 высланный из Петербурга после убийства Павла I, во время которого он состоял одним из лиц дворцового караула.13 Положение его, без жалования и пристанища, было критическим. Отстроившись понемногу, Евтихий Иванович предложил ему на жительство и пользование свое имение Сафоново-Троицкое.
Бедная Дора Веге-Вяткина скоро умерла, тоскуя в знойных степях Новороссии по гористой и прохладной Финляндии и оставленным там близким, родным своим. Любимая песня ее была «Среди долины ровныя», модный тогда романс, и одними из последних слов просьба няне не покидать ее детей: «Смотри же, няня! Если покинешь, из гроба встану и приду!» Вскоре умер и Алексей Вяткин. Оба похоронены на кладбище села Троицкого под каменными крестами с их именами, за каменной оградой со всегда замкнутой чугунной дверью. На этом кладбище, за неимением дерева, почти все кресты были каменные, массивные и невысокие, и только посередине возвышался кем-то поставленный у дорожки деревянный крест, окрашенный в зеленый цвет, с цветным изображением распятого Христа.

Село Троицкое

Село Троицкое с его русским населением так и осталось «великороссийским» среди соседних украинских сел, с русскими обычаями, песнями и суевериями. На Вознесение, весной, девушки водили хороводы и хоронили «кукушку» в роще, меняясь крестами, несмотря на строгое запрещение священника исполнять этот языческий обряд. Парни искали «кукушку» (куклу из тряпья, очевидно изображавшую в древности минувшую зиму) и, найдя ее, требовали у девушек выкуп. Во время летних продолжительных засух крестьяне насильно купали старух в пруде как ведьм, отводящих дождь, а зимой на Крещение сами окунались в ледяную воду проруби после погружения в нее креста. На свадьбах также придерживались диких обычаев древней старины, о которых упоминает Костомаров14 в своих описаниях царских и боярских свадеб. При «хорошей» свадьбе над домом молодой развивался кумачовый флаг, а ее мать с почтением провожали домой. При «нехорошей» свадьбе муж тут же кнутом избивал жену, а ее мать позорили скверными песнями. А как остаток крепостничества в селах сохранился обычай на другой день после венчания идти на поклон к местному помещику. «Молодые» кланялись ему в ноги, затем «молодая» раздавала всем членам семьи пшеничные «шишки» (булочки с острыми бугорками) на кумачовых платках, а «молодой» наливал в чарки водку. Помещик пил, поздравлял и клал на поднос деньги на хозяйство «молодым».
Лихорадку-малярию, почти эпидемическую в июле, особенно после ночевок в поле, в Троицком назвали «она», чтобы не накликать на себя, и считали лучшим средством излечения дать больного «поломать» ручному медведю, которого часто водил прохожий цыган напоказ по селу.
По воскресеньям и праздникам все страшно пили водку в шинке у Мошки, даже грудных людей подпаивали, затем бессмысленно и жестоко мужья избивали жен, а жены – детей.
Одежда тоже была российская: мужчины носили ситцевые и кумачовые рубахи-косоворотки навыпуск, с кушаком и красными ластовицами подмышкой, с прямыми рукавами, прямые брюки, онучи и кожаные «постолы» (обувь), а на голове картузы (фуражки). Женщины носили также ситцевые рубашки, но с красными наплечниками – «поляками», безрукавные цветные душегрейки, сарафаны, красные головные платки с яркими разводами, завязанные под подбородком и закрывающие уши.
Русских типов было два, совершенно различных. На Стойковке – курский, очень безобразный: круглые головы, волосы неопределенного цвета, только в детстве белокурые, веснущатые красные лица, курносые носы, маленькие серые глазки и некрасивый, неправильный выговор. На Шевцовке – продолговатые иконописные лица с овальными, очень красивыми чертами более северных губерний, темно-карие глаза, черные бороды и волосы, правильная речь – тип интеллигентный. Но в обеих частях села молодежь женили рано и без всякого с ее стороны согласия, родители пропивали жениха или невесту по собственному выбору, соображаясь только с составом семьи и необходимостью молодой добавочной и даровой рабочей силы. Молодая пара оставалась в семье, где по-прежнему бесконтрольно распоряжались свекр-батюшка и свекровь-матушка.
Вяткины оставили после себя двух несовершеннолетних сыновей и трех дочерей. Опекуном детей был назначен Евтихий Иванович Сафонов и сам занялся воспитанием малолетних дочерей15 – Елизаветы, Анны и Софьи – Вяткиных. Он лично преподавал им естественные науки, дети составляли гербарии и коллекции под его руководством, вели записи и наблюдения. Две младшие девочки вполне признавали авторитет старшей, называли ее сестрицей и говорили ей Вы.
Сафонов уже в 60-летнем возрасте женился на 16-летней старшей своей воспитаннице, кроткой и тихой Елизавете Алексеевне Вяткиной.16 Тяжела была жизнь молодой женщины, почти ребенка, с ревнивым стариком, тяжело было жить затворницей, носить капот и чепец. Даже когда, идя в театр, она немного принаряжалась, муж спрашивал: «Для кого это ты, матушка, так вырядилась?».
Зная крутой нрав Евтихия Ивановича и строгое наказание виноватого при малейшей ее жалобе, она многое молча переносила, и дворовые этим злоупотребляли. Все состояние свое Евтихий Иванович завещал молодой жене, но когда он ей об этом сказал, она ответила: «Ничего мне этого не надо, Евтихий Иванович!» – «Дура! – возразил Сафонов. – Больше уважать не будут!».
Из степного имения Троицкого супруги переезжали на зиму на «перекладных» лошадях17 в старинных своих экипажах в Петербург или Одессу. В том и другом городе у Евтихия Ивановича были собственные дома, а в Одессе и пригородная дача на Малом Фонтане поблизости от моря.18 Однажды во время укладки во дворе при осеннем переезде в Петербург всякого рода провизии, корзин, погребцов, баульчиков, сундуков и ящиков в старинные поместительные дорожные экипажи: дормезы,19 кареты, коляски и прочие, – приспособленные к далекому пути, мальчишка из деревни, Андрюшка, шнырял и вертелся вокруг запряженных лошадей и готовых к отъезду экипажей. «Андрюшка, хочешь в Петербург?» – спросил его Евтихий Иванович, выходя на крыльцо. «Хочу, Евтихий Иванович!» – ответил Андрюшка. «Ну, так бери шапку и полезай на козлы!» Андрюшка вскарабкался, сел рядом с кучером, даже не забегая к матери на селе, и таким образом попал в Петербург, сначала крепостным буфетным мальчишкой, а затем после «воли» самостоятельным буфетчиком на жаловании, уважаемым Андреем Алексеевичем, и дожил до глубокой старости в семье одного из внуков Евтихия Ивановича. Буфетная так и осталась центром его деятельности, из нее он выгонял полотенцем тех же внуков в детском возрасте при каждом их посягательстве на сахар, запертый в шкафу, а во время обеда с каменным лицом выносил по приказанию матери закапризничавшего ребенка в детскую. Но зато никто не умел так искусно починить сломанную игрушку, склеить змей, картонаж20 или разбитый фарфор, нарезать золотых звезд для елки и красиво установить ее на помост из досок в канун Рождества. Никто не изображал для детей таких забавных новых игрушек: скакунов из грудных костей жареной утки и птичьих лапок с подвижными пальцами, гремушек, трещоток и т. п.
Евтихий Иванович и Елизавета Алексеевна совершили и путешествие (вояж) за границу. Сохранились мелкие безделушки из Дрездена и записная книжка Елизаветы Алексеевны, старинная ее чашка, белая с позолотой, заграничного фарфора, шкатулка и «этюи», выгравированное по дереву узорами, так называемыми «маркетри», с игольником, наперстком и шилом из слоновой кости для вышивания и прочих рукодельных работ.
Елизавета Алексеевна стала болеть печенью. При Евтихии Ивановиче ее лечили лучшие доктора, а в его отсутствие она лечилась домашними средствами: горчичниками, припарками, банками и настойками, – строго им запрещенными. Это облегчало страдания, но не излечивало, и Елизавета Алексеевна умерла в Одессе 30 лет от роду. Глубоко было горе Евтихия Ивановича. «Бог наказал меня, он отнял у меня ангела моего за грехи мои!» – твердил он. Весь день он лежал на диване, отвернувшись к стене, не ел и не пил, а ночью шел в церковь и смотрел на нее в открытом гробу, при котором читали заупокойные молитвы. На похороны жены он не пошел. На третий день, во время поминального обеда, зашел к нему Андрюшка. «Евтихий Иванович, Вы бы хоть ухи покушали. Такая вкусная сегодня уха!» – «Дурак ты, дурак, Андрюшка!» – тихо ответил Евтихий Иванович, даже не оборачиваясь. Через неделю после смерти жены умер с горя и Евтихий Иванович. Оба похоронены в Одессе на Старом кладбище недалеко от церкви.
Детей у Сафоновых было четверо, но два мальчика умерли еще в младенческом возрасте, а остались две девочки – Варенька 14 лет и Катенька21 9 лет. Вареньку в раннем детстве отец временно поместил с гувернанткой-француженкой на большефонтанской даче под Одессой под присмотром старого управляющего Соколова и часто заботливо о ней справлялся, присылая все, что было нужно ребенку. Возвратившись в семью, девочка прекрасно говорила по-французски, а Евтихий Иванович брал лучших учителей для ее дальнейшего образования. Для этого времени было характерно брезгливое замечание учителя по литературе: «Гоголя надо читать в перчатках».
Опекуном над дочерьми и большим состоянием Евтихия Ивановича был назначен их дядя доктор Борис Васильевич Костылев – муж второй дочери Вяткиных, такой же доброй и ласковой, как и Елизавета Алексеевна, Анны Алексеевны. Что же касается третьей дочери Вяткиных, Софьи Алексеевны, то она была далеко не такого покорного и кроткого нрава, как обе старшие сестры, и часто позволяла себе рискованные выходки, которые могли бы очень дорого ей обойтись при взглядах того времени на мораль и поведение молодых девушек, особенно в доме деспотичного Евтихия Ивановича, где даже разговор с посторонним мужчиной считался предосудительным.
Тайком от него во время отъезда его в другие имения она часто приказывала по вечерам запрягать лошадей и ездила в соседние лагеря к знакомым офицерам. Кучера и дворовые не смели ей отказать, но всегда трепетали перед возможностью гнева Евтихия Ивановича и очень за это ее не любили. Впоследствии она вышла замуж за Сергея Васильевича Харжевского, поляка по национальности.
Дочери их получили образование в Женеве и вращались в революционных кружках. Старшая, Саша,22 очаровательная по благородству и тонкости типа, судилась по процессу 193-х23 под грузинским именем княгини Цициановой. Неизвестно, был ли этот брак фиктивным, как выходили тогда замуж многие девушки, чтобы, освободившись от родительской опеки и получив от мужа новый паспорт, из-под венца «идти в народ», то есть ехать в деревню или поступать на фабрику работницей-пропагандисткой. Князь Цицианов также занимался революционной деятельностью, судился по одному из политических процессов того времени, был заключен в Шлиссельскую крепость и умер там в 1885 году. Саша к тому времени уже давно находилась в сибирской ссылке, где вышла замуж за видного революционера Феликса Волховского. Спустя несколько лет после смерти Цицианова его записная книжка была передана Саше подругой по заключению. Она прочла записи и тут же застрелилась на глазах двух детей – дочери Волховского от первого брака и общей дочери, родившейся в Сибири.24 О Феликсе Волховском и трагической гибели Саши написал Джордж Кенан в своей книге «Сибирь и ссылка».25
Анна Алексеевна поехала в Одессу за осиротевшими детьми Евтихия Ивановича и Елизаветы Алексеевны и перевезла их к себе в Тверскую губернию, а большое состояние Евтихия Ивановича было по его завещанию разделено между ними. В семье тетки, особенно ее полюбившей, Варенька Сафонова провела четыре года и уже 18-летней девушкой познакомилась с лифляндским дворянином, шведом по происхождению, графом Вильгельмом-Георгом (Василием Ивановичем) Стенбок-Фермором и вышла за него замуж. Ее сестра Катенька воспитывалась в семье Костылевых с детьми их, своими однолетками, и впоследствии вышла замуж за Владимира Сергеевича Муравьева. Их сын Андрей – автор статьи «Перстень Сердюка» в журнале «Столица и усадьба».

Примечания:

1. Мемуары были написаны в 1933 – 1934 годах.
2. На самом деле, согласно собственным показаниям М.И. Сердюкова, данными им на следствии в Святейшем Правительствующем Синоде, «рождением он мунгальского народа».
3. Род Сафоновых происходит от выехавшего в 1393 году из Крыма в Московское государство мурзы Муньи, сын которого при крещении получил имя Сафон. Потомки их стали дворянами московскими, получили жалованные грамоты на поместья в 1654 и других годах. В середине XVIII века один из потомков этого рода действительный камергер и генерал-поручик М.И. Сафонов (возможно, родной дядя мужа Екатерины Ивановны) женился на двоюродной сестре императрицы Елизаветы Петровны графине Марфе Симеоновне Гендриковой.
4. Был подарен и другой перстень – с миниатюрным портретом Петра I, покрытым тонким бриллиантом. Оба перстня после смерти Екатерины Ивановны перешли к ее сыну – Евтихию Ивановичу Сафонову, а от него – к матери мемуаристки Варваре Евтихиевне, в замужестве графине Стенбок-Фермор (перстень с бирюзой) и ее сестре Екатерине Евтихиевне, в замужестве Муравьевой (перстень с портретом).
5. Одна из многочисленных вотчин семьи Сафоновых.
6. Муж Варвары Ивановны Яков Алексеевич Потемкин – генерал-лейтенант, участник войны 1812 года, с 1914 года флигель-адъютант Александра I.
7. После ликвидации Сечи Запорожской и присоединения к России причерноморских степей весь этот обширный край получил название Новороссии. Сначала все земли Новороссии были казенными, но постепенно большая часть их была пожалована влиятельным лицам, а оставшиеся начали распродавать по цене, несколько большей, чем расходы по оформлению их отвода и оплате землемеров (по непроверенным данным, 50 копеек за десятину).
8. Здесь мемуаристка ошибается: бунчуки вязали из конских волос.
9. Около 10000 десятин (га) земли.
10. Пруды были искусственные, выкопаны по распоряжению Евтихия Ивановича пригнанными крестьянами.
11. «Мошка» происходит очевидно от «Мойша», сокращенного от еврейского имени Моисей.
12. В семье ее называли Дора, и, очевидно, полное настоящее имя ее было Доротея.
13. Согласно семейным преданиям, и Вяткин, и Сафонов были сторонниками Павла I и после его убийства им обоим был запрещен въезд в столицы.
14. Костомаров Николай Иванович (1817 – 1885), русский историк, среди работ которого были и посвященные народным традициям («Северорусские народоправства» и др.).
15. О судьбе сыновей ничего неизвестно.
16. Скорее всего, старый Сафонов вынудил свою воспитанницу на этот брак.
17. «Перекладные» – сменные лошади, предоставлявшиеся на специальных почтовых станциях путешествующим в своих экипажах.
18. Малый Фонтан – часть побережья в пригороде Одессы.
19. Дормез – дорожная карета, оборудованная откидными сидениями для спальных мест.
20. Картонаж – макет из бумаги.
21. Варвара Евтихиевна Сафонова, в замужестве графиня Стенбок-Фермор, и Екатерина Евтихиевна Сафонова, в замужестве Муравьева.
22. Александра Сергеевна Харжевская, в замужества княгиня Цицианова, брак с Волховским был, скорее всего, гражданским.
23. Один из крупных процессов над народовольцами состоялся в 1877–1878 гг.
24. Софья Феликсовна Волховская, актриса.
25. Джордж Кенан – американский журналист, посетивший Сибирь в 1885 – 1886 годах, опубликовал сначала серию статей, переработав их затем в книгу, которая после перевода на русский язык была издана в России в 1906 году.