Мои корни по материнской линии уходят в деревеньку с трогательным названием – Обрадово. Здесь родилась моя мать, Ольга Ивановна Лашина. Здесь жили моя бабушка Марфа Ивановна и мой дедушка Иван Александрович. В Обрадове я проводил в детстве всё летнее время. Здесь из речки меня вытащил шестом мой дед, когда я тонул в пятилетнем возрасте. Дед меня научил переносить трудности стойко и быть предельно честным. Бабушка научила меня доброте и сопереживанию.
Мать и мой отец, Рябенький Валентин Константинович, встретились в 1943 году, когда отец лежал в госпитале, а мать через ладожский лед вырвалась из блокадного Ленинграда и еле-еле пришла в себя. В 43-м они расписались в ЗАГСе. Через неделю отец ушел на фронт. В конце 44-го отец вернулся из госпиталя на костылях. В сентябре 1945 года появился на свет я. Отец меня назвал в честь своего отца, погибшего на Гражданской войне, и родного брата, умершего от туберкулеза во время войны, Константином. Ходить я научился в селе Чугуевка на Дальнем Востоке, где вырос отец и жил до войны. Там я впервые тонул в бочке с водой, но мой дядя Володя вытащил меня за красные ботиночки, я даже не успел захлебнуться. Дядя тут же дал мне кличку «Костя-моряк». Мне стали покупать матроски, научили плясать «Яблочко», и я в праздники веселил своей пляской подвыпивших родственников. В детский сад меня устроили раньше положенного срока, но через неделю с треском выгнали за драки, за то, что постоянно отбирал игрушки у старших ребят. Сказали: пусть подрастет!
Жили мы на втором этаже деревянного дома на углу улиц Карла Маркса и 9 Января. В 1950 году переехали на улицу Смычки, где отец выстроил новый дом.
Первое свое стихотворение я сочинил в пять лет, когда катался на санках с горы. Прибежав домой, я взволнованно прочел стихи родителям, но они так заговорщицки рассмеялись, что детская душа оскорбилась и не стала более пытаться еще что-то сочинить.
Я стал рисовать. Рисунки были похожи на изображаемый объект, и родительская похвала стимулировала это творчество. Отца в 55-м году посылают работать председателем колхоза в отсталое хозяйство, и вся наша семья: я, брат, сестра, мать и отец – перебирается жить в деревню Зашишевье. Она стояла на берегу огромного озера. Бани по всей деревне топились «по-черному». Дым выходил на улицу через открытые двери. В Зашишевье была только начальная школа, поэтому в пятый и шестой классы мне пришлось ходить в школу в деревню Старое. После окончания шестого класса родители привезли меня в город. Жил я у брата моей матери, дяди Феди. Его жена, тетя Клава, постоянно меня корила, что я ухожу в школу слишком рано. Говорила: «Костя, что подумают соседи? Скажут, что я тебя гоню из дома! Пожалей меня-то!» Но я продолжал ходить в школу чуть свет, по привычке, выработавшейся в деревне. Там, чтобы дойти до школы, надо было пройти четыре километра лесом и полями. В городе я стал заниматься классической борьбой. Добился уже неплохих результатов, когда меня увезли на «скорой помощи» в больницу после соревнований на первенство России, которые проходили в 1961 году в Калининграде – городе, полностью разрушенном войной.
После врачебного запрета занятий спортом я стал ходить в изостудию. Собирался поступать в архитектурный, но помешала армейская служба. В рядах Советской армии я написал второе стихотворение. В июне 1967 года в газете «Калининская правда» с вступительным словом Андрея Дементьева была напечатана первая подборка моих стихов.
В августе 1967 года я вернулся в родной город и стал посещать литобъединение. Познакомился с поэтами и прозаиками Вышнего Волочка. Это были Семен Воскресенский, Александр Игумнов, Виктор Гущин, Виктор Никитин, Юрий Королев, Рюрик Иванов, Дмитрий Жулковский и Виталий Суханов. Позже присоединились к нам отслуживший в армии Виктор Сычёв, вернувшийся на роди ну Борис Рапопорт, а также к нам примкнуло еще множество молодых, и не очень, пишущих стихи и прозу товарищей.
В этот период я усиленно «бомбил» журналы своими подборками стихов, но получал отказы, написанные как под копирку: «Читайте классиков! Совершенствуйте свое мастерство. Пока редколлегия не одобрила подборку». Журнал «Аврора» держал 15 стихотворений три года. Наконец Лидия Гладкая прислала мне письмо, где советовала отослать стихи Николаю Старшинову в альманах «Поэзия». Ответ от Николая Константиновича пришел через пять дней. На клочке бумаги от руки были перечислены стихи, которые он отобрал для альманаха. Просил срочно выслать фото 9 х 12 и прислать ему рукопись объемом 1,5 – 2 печатных листа, это 1200 – 1500 строк. Калининское отделение Союза писателей меня выдвинуло на 6-е Всесоюзное совещание молодых писателей. В начале марта 1975 года я получаю телеграмму из Москвы, в которой говорилось, что если я не вышлю срочно рукопись в четырех экземплярах в «большой Союз», то буду исключен из числа участников. Я срочно выписываюсь из больницы, беру пишущую машинку напрокат, закупаю бумагу и копировальные листы и сажусь на всю ночь печатать рукопись из 120 стихотворений. В семь утра заканчиваю работу, пью чай и отсылаю в восемь часов утра рукопись в Москву на улицу Воровского. Еду на совещание, захожу в альманах «Поэзия», знакомлюсь с Н.К. Старшиновым и вычитываю гранки своей подборки. На семинаре, которым руководили маститые поэты Дмитрий Ковалев, Василий Казин, Сергей Викулов и Николай Тряпкин, я прошел под «первым номером». Был признан лучшим. Там же я узнал, что моя рукопись была кем-то изъята и утрачена. Кому-то очень не хотелось, чтобы я попал на это совещание. Первым об этом узнал Н.К. Старшинов и попросил машинистку отпечатать в четырех экземплярах стихи, что у него были, которые он хотел
опубликовать в сборнике «Смена» в 1976 году.
На Всесоюзное совещание Н.К. Старшинов выдвинул меня от издательства «Молодая гвардия». Мне в дальнейшем стало известно имя того, кто не хотел, чтобы я поехал на совещание, но, сами понимаете, что я из чисто этических соображений не могу озвучить его фамилию.
В конце 1975 года в издательстве «Молодая гвардия» выходит сборник со стихами участников 6-го Всесоюзного совещания под названием «Поколение», где и была напечатана моя первая книга «Колосятся дожди». Еще летом С.В. Викулов, редактор журнала «Наш современник», отбирает для печати в 10-м номере девятнадцать стихотворений. Они тоже выходят в свет в октябре, и С.В. Викулов присылает мне три номера. На одном из журналов под моим портретом была сделана его рукой подпись: «Константин! Верю в вашу поэтическую звезду! Надеюсь, что вы станете большим поэтом! Дерзайте! Пишите чаще! Только, ради Бога, прошу Вас, не подводите меня, пожалуйста! Ваш С. Викулов».
Вот так тихо я вошел в большую литературу. О моих подборках тут же стали писать «Литературная Россия», «Известия». Ко мне пришли письма из журналов «Нева», «Аврора», «Юность», где за- ведующие отделами поэзии просили меня уточнить: «Были ли опубликованы в печати стихи, которые у нас лежат довольно длительное время? Можно ли будет их опубликовать?»
Я был молод, горяч. Во все журналы ответил отказом, кроме «Авроры». Там в февральском номере за 1977 и 78-й годы были опубликованы подборки. Каюсь! Нынче бы я ни за какие коврижки не отказался бы от публикаций в этих журналах. Молодо – зелено! Это уже невозможно исправить.
Вторая книга стихов вышла в 1980 году в издательстве «Современник» в серии «Русское поле» и называлась «Снегириная ветка».
В 1977 году начинается черная полоса в моей жизни. В мае умирает моя мама. 5 декабря я ломаю ногу и по справке гуляю три месяца без денег. От меня уходит любимая женщина. Я остаюсь один. Вхожу в «загул», который продолжается без малого целый год. Ненадежные друзья и знакомые тут же отворачиваются от меня. Окружать меня начинают случайные «дружки». Деньги, полученные за вторую книгу стихов «Снегириная ветка», улетают на улицу. И всё же я нахожу в себе силы встать на ноги после двух неудачных попыток свести счеты с жизнью. Работаю в РСУ на пилораме. Но наша доблестная милиция не дремлет. Я ей порядком поднадоел, и она принимает все меры для того, чтобы убрать меня из города. В конце февраля 1984 года наш самый «гуманный и справедливый» народный суд дает мне два года принудительного лечения в ЛТП, который находился в городе Бежецке. Так как у меня больное сердце, то от лечения антабусом я освобождаюсь, и мне назначают лечение медным купоросом. Этот медный купорос проедает стенки моего желудка, и я оказываюсь в санчасти с язвой, размером 29 на19 мм. Четыре месяца врачи лечат мне язву, после чего сдает сердце. В мае 1986 года меня комиссуют. Вернулся я в родной город ходячим трупом. Поступаю на работу в Вышгорторг в качестве грузчика-экспедитора.
В 1989 году меня принимают в Союз писателей СССР. Рекомендации мне были даны С.В. Викуловым и Н.К. Старшиновым еще в 1976 году, но в Калининском отделении Союза писателей А.Ф. Гевелинг категорически отказал мне в приеме документов, мотивируя тем, что у меня нет второй книги, хотя к тому времени у меня в центральной печати было опубликовано более ста стихотворений. Две подборки в журнале «Наш современник» состояли из 37 стихотворений, а были еще публикации в журнале «Аврора» и альманахе «Поэзия», а также в центральных газетах. Но Александр Федосеевич не пожелал меня видеть членом СП и постоянно вставлял палки в колеса. Несмотря на то, что он помог мне в моем становлении, делая в течение трех-четырех лет заметки на полях моих рукописей, человеком он оказался сложным и противоречивым. Я давно простил старику все его слабости и нынче очень трогательно отношусь к этому неординарному человеку. В 1989 году я уезжаю на учебу на Высшие литературные курсы при Литературном институте им. Горького в Москве.
Поэтический семинар на ВЛК у нас ведет известный поэт Юрий Кузнецов. Человек неразговорчивый и хмурый, но очень чуткий к поэтическому слову. Если обсуждалась чья-то рукопись, то Юрий Поликарпович в конце всегда спрашивал меня: «А что скажет сермяжный мужик?»
Привыкший говорить только голую правду, как это мы всегда делали в литобъединении, я резал правду-матку в глаза и, каюсь, не всегда был мягок со своими однокурсниками, что и поныне нет-нет и опечалит. Во время учебы я не обивал пороги журналов и альманахов, как делали многие мои товарищи. К этому времени мне уже порядком надоело показывать свои стихи литконсультантам. Я спокойно прослушивал лекции в институте, писал новые стихи. Николай Константинович Старшинов переживал за меня, боялся, что мощный напор маститого поэта Юрия Кузнецова подомнет меня, превратит в его эпигона, но я крепко уже стоял на ногах, и этот авторитет не мог повлиять на мое творчество. Окончив ВЛК, я в 1992 году выпустил книгу «Березовое зеркало», в 1993-м – «Затяжное ненастье», в 1995-м – «Берег любви», в 2000-м – «Исповедь», в 2002-м – «Черемуховые облака», в 2003-м – «Вечерний свет», в 2005-м – «Соловьиный омут» и «Зарубки памяти». «Глоток журавлиного неба» – одиннадцатая по счету книга. Готова к печати и следующая, но выпускать ее еще не на что. Последнее время я большую часть времени живу в родном городе, дышу его воздухом, общаюсь с его замечательными людьми, болею его бедами и радуюсь его радостями. Пишется с каждым годом труднее и труднее, но это не печалит, а радует.