Как это ни удивительно, не погиб, не пропал в житейской суете, не утонул в рюмке импортной отравы, не сдался, не сломался, пока пробивался к широкому читателю, скромный и нежный, как ландыш, поэтический дар Константина Рябенького. Имя Константина Рябенького стоит рядом с близкими ему по духу В. Соколовым, Ю. Кузнецовым, Н. Рубцовым, Н. Тряпкиным, С. Викуловым, Ст. Куняевым, О. Фокиной, А. Прасоловым, Б. Примеровым, А. Передреевым и другими поэтами-почвенниками. При этом понятие «почва» следует понимать не только как укоренённость в земле, но и как приверженность к национальным традициям, нравственным ценностям народа-труженика, православной этике и эстетике. По словам К. Рябенького, Юрий Кузнецов, который вел семинар по поэтическому мастерству на Высших литературных курсах в Литературном институте имени А.М. Горького, обычно обращался к тверскому поэту так: «А что нам скажет сермяжная правда?» И действительно, Рябенький был носителем крестьянской, мужичьей, народной, неприкрашенной правды по пословице: «Был себе Ивашка серая сермяжка». Двухтомник русских пословиц великий поэт подарил своему ученику.
Скромный, простой в общении, с открытой и ранимой душой, начисто лишенный гордыни и зазнайства, Константин Рябенький располагал к себе. Среди тверских поэтов немного таких, с кем было так приятно вести дружеский, задушевный разговор.
Более раскованным и уверенным в себе Рябенький становился после двух-трех рюмок. Тогда он возбуждался, спорил, отстаивая свои взгляды, бичуя продажных чиновников и бездарные, вымученные, искусственные стихи некоторых наших поэтов. Обычно я его видел таким после презентации очередной книги тверского поэта, когда тот или иной автор заканчивал вечер скромным угощением для узкого круга близких ему творческих людей. Пьяным я его не видел, хотя был лично знаком с ним с начала 90-х годов, но много слышал разговоров о его злоупотреблении спиртным, о том, как он пострадал от этого, попал в ЛТП, лишился квартиры в Твери и потом долгие годы судился за её возвращение. Да он и сам об этом рассказывал. Злоупотребление алкоголем ставилось ему в вину при приеме в Союз писателей. Но для меня было главным то, что Константин не пропил ни своего таланта, ни своих идеалов. Душа поэта ранима, и сердце начинает ныть от несправедливости. Хочется забыться, отвлечься. Но ни К. Рябенький, ни С. Есенин, ни Н. Рубцов, ни Н. Тряпкин, ни Н. Старшинов, который запил после разрыва с женой Юлией Друниной, не были горькими пьяницами. Они сами осуждали и преодолевали этот порок и благодаря этому внесли неоценимый вклад в шкатулку национальной поэзии. По исповедальным стихам Рябенького видно, как он боролся с этим недугом и побеждал его. Последние годы он в рот не брал хмельного.
Я высоко оценил талант Константина Рябенького с первых его публикаций в центральной печати и следил за его развитием по его поэтическим сборникам. При встречах указывал на неудачные строки, рифмы, художественно необоснованные инверсии, а подчас и стилистические ошибки. Помню, что при подготовке очередного поэтического сборника в середине 90-х годов он принес мне рукопись книги и просил её отредактировать. Но критиковать, имея определенный поэтический вкус, легко, а редактировать чужой поэтический текст – дело очень сложное, неблагодарное, требующее много свободного времени. К тому же я задумал издать сборник своих собственных стихов. Единственное, что я сделал, – это внимательно прочитал рукопись, отметив плюсами лучшие стихи и строки, а минусами – неудачные, сырые, над которыми поэту стоило еще поработать. Критические замечания и пожелания я высказал и в своих рецензиях на сборники, вышедшие из печати. Несколько раз мы встречались с Костей при подготовке главы о его творчестве в моей монографии «Поэтическое Верхневолжье». Одну из бесед с поэтом я записал на диктофон. В Тверском отделении Союза писателей к творчеству Рябенького было далеко не однозначное отношение, и на комиссии по присуждению премии имени М.Е. Салтыкова-Щедрина мне пришлось доказывать, что он достоин этой награды, хотя я был вынужден признать, что в сборнике «Исповедь» еще встречались неудачные стихи. В следующих книгах заметен высочайший уровень профессионализма. Рябенький нашел в себе силы самокритично подойти к своему творчеству и отказаться от стихов слабых или доработать и отшлифовать ранее написанные произведения. Я рад, что мы успели высоко оценить заслуги К. Рябенького перед русской поэзией. По нашему предложению К. Рябенький получил Губернаторскую премию, стал лауреатом международного фестиваля «Поющие письмена». На вечере, посвященном моему семидесятилетию, К. Рябенький трогательно поблагодарил меня за то, что я открыл ему, какой высокий дар даровал ему Господь, и прочитал посвященное мне стихотворение. Я попросил оставить мне на память текст стихотворения, но Костя ответил, что, памятуя о моих пожеланиях, должен довести его до совершенства и только после этого опубликовать.
О творчестве Рябенького мы не раз говорили с Николаем Старшиновым, который приезжал в Тверь по нашему приглашению для встречи со студентами, с Сергеем Викуловым, который приехал в Тверь послушать защиту диссертации по его творчеству. Их отношение к К. Рябенькому было самое теплое и благожелательное. Викулов называл его тверским Рубцовым.
Больше всего мне запомнились три встречи с Константином Рябеньким. После выхода очередного сборника моих стихов мы случайно встретились на углу улиц Трехсвятской и Новоторжской. Подлинной достопримечательностью этого места стал наш замечательный поэт Евгений Карасев, прошедший лагеря и тюрьмы и выработавший своеобразную стихотворную форму выражения своего мировидения, лауреат премии журнала «Новый мир». После того как писательская организация лишилась своего помещения и элементарной поддержки властей в распространении книг, он свои поэтические сборники и кассеты с записями своих произведений стал продавать здесь лично. Мы зашли в безалкогольное кафе, и за чашкой чая с парой пирожков состоялась изумительная беседа. Позиции собеседников были разные, но меня поразила их глубочайшая эрудиция, аргументация, любовная доброжелательность друг к другу. Говорили об искусстве, о политике, о судьбах России. Каждый ощущал трагичность времени, но в словах Рябенького звучало светлое начало, была надежда, основанная на традиционном народном оптимизме. Обсудили и моё творчество. Поспорили о роли звукописи в поэзии. У Карасева дисгармония жизни преломляется в дисгармоничности стиха. Я стремлюсь к гармонии, звуковым повторам, мелодичности. Но мне был задан сакраментальный вопрос, а не подражаю ли я в этом К. Бальмонту.
Вторая встреча – на конференции, посвященной А.А. Ахматовой и Н. Гумилеву, 21 – 23 мая 2009 года. Мы ехали в Бежецк на автобусе, сидели рядом и два часа беседовали о поэзии. Меня поразила феноменальная память Константина. О каком бы поэте ХХ века я ни заговорил: о А. Блоке, С. Есенине, А. Белом, В. Хлебникове, Н. Тряпкине, Ю. Кузнецове, Н. Рубцове, В. Федорове, которого я ценю очень высоко, – Костя не только высказывал своё мнение, но и читал наизусть стихи этих поэтов. Перед участниками конференции он выступил блестяще и прочитал свои стихи, посвященные А. Ахматовой. Была и горчинка в этой встрече. Экскурсия по Бежецку вызвала у поэта тяжелые воспоминания. Именно здесь он провел почти два года в ЛТП на принудительном лечении, а фактически на принудительных работах. Горечь на душе была не столько из-за прошлых обид и бездушия чиновников, сколько из-за того, что много времени в жизни было растрачено попусту.
Последняя наша встреча была месяца за полтора до его смерти. Мы с поэтом Олегом Горловым приехали в Вышний Волочёк по приглашению районной библиотеки. Публика нас встретила очень тепло, было много вопросов. Особенно заинтересованной была творческая молодежь, члены литературного объединения «Свирель». К. Рябенький остался, чтобы поговорить со мной о делах писательской организации. Со зрением у Рябенького было совсем плохо, но он надеялся, что после операции сможет плодотворно работать. Константин горячо поддержал наши планы открытия специальности «Литературное творчество» в Тверском университете и собирался вести у нас курс литературного мастерства. Он мечтал передать начинающим автором свой богатейший жизненный и художественный опыт. Ему хотелось иметь собственных учеников. Константин высказался за консолидацию организации, за активизацию борьбы с деструктивными силами, поддержал мысль оригинального поэта-пародиста, профессора Вячеслава Воробьёва о том, чтобы на очередном собрании был поставлен вопрос об исключении из членов Союза писателей скандально известного критика, возомнившего себя зоилом – злым духом тверской поэзии. По словам поэта, литератор, не имеющий элементарного художественного вкуса, не создавший ни одного подлинно художественного текста, не имеет морального права судить о высоком искусстве. Этот критик умудрился оскорбить лучших поэтов и прозаиков Верхневолжья, погряз в судебных процессах, а на очередном собрании бросился на самого К. Рябенького с кулаками. Впервые я видел Рябенького таким возбужденным и возмущенным. Даже блеск в глазах появился, как это было в молодости. Костя научился прощать своих личных врагов, всем сердцем приняв христианские нравственные ценности, но не врагов Божьих, циников и приспособленцев. Расставаясь, мы обнялись. Кто знал, что эта встреча будет последней!
На творческом пути поэта немало было мерзавцев: подлецов и предателей, лжецов и завистников, чинуш и бюрократов. Но немало встречалось добрых и отзывчивых людей. Больше всего, по его же признанию, он благодарен нашему тверскому журналисту и истинному поэту Анатолию Скворцову, который помог напечатать первую подборку стихов в «Калининской правде» в 1967 году и заставил поверить К. Рябенького в свой талант. Душа А. Скворцова не выдержала жизненных перипетий, грубости и черствости окружающих, несправедливости и холодного равнодушия. В расцвете своего таланта поэт покончил с собой. К. Рябенький нашёл в себе силы свой крест донести до конца. И в этом ему помогла вера.
Уже первые стихи Рябенького отличались самобытным образным видением мира, свежестью восприятия и неповторимыми поэтическими находками: «Под солнцем расцветает в поле рожь, /Сады под солнцем щедро плодоносят, /И если к листьям припадает осень, /То солнечный идет с деревьев дождь...» или «Я длинный дождь поставлю в вазу, /чтоб пахло в комнате весной».
К. Рябенький печатался в районных, городских, областных газетах. Большой радостью были публикации в «Литературной России», журналах «Наш современник», «Аврора», «Работница», «Студенческий меридиан», альманахах «Поэзия» и «День поэзии». В Москве его поддержал и дал первую публикацию в центральной прессе замечательный поэт фронтового поколения и сложной жизненной судьбы Николай Старшинов, которому импонировала ориентация нового автора на живое народное слово, его искренность и приверженность к эстетике простоты.
Константин Рябенький – автор четырнадцати поэтических сборников. Искренняя, неконъюнктурная поэзия К. Рябенького – словно глоток свежей родниковой воды после постмодернистского пойла с консервантами и искусственными красителями. Сколько чувства и непосредственности в каждом его стихотворении, свидетельств подлинной, разумной, серьёзной и основательной народной жизни, внутренней значимости и символичности каждого события национальной истории! Константин Рябенький – поэт мягкий, тёплый, гармоничный, трепетно выращивающий в своей поэзии зёрна добра, сострадания и любви. И родился он в «добром Волочке», и дедушка у него был «сама доброта», и платит он всем «добром за добро». Поэт «святую доброту трепетно в душе хранит, как птицу», и птаха, клюющая зёрнышки с ладони, становится критерием душевного тепла и бескорыстия. Доброта леса, поля, речки, вросшего в землю домика и его стареньких обитателей для него всегда святая. Это высшая нравственная ценность.
Добро, свет, тепло, чистота у К. Рябенького почти синонимы, потому что речь чаще всего идёт не о физических, а о душевных качествах. В этом доведённом до абсурда мире, где человек отчуждён от человека, от земли, от природы, национальных корней, самого Бога, тепло символизирует возникновение невидимых связей, соединительных лучей, объединяющей ауры, в которых можно избавиться от своего одиночества, от своей тоски, беды и, наконец, собственных пороков и грехов. Именно поэтому и от дивной пляски на душе «светло-светло, тепло-тепло», а из далёкого детства «такая тёплая льняная песенная ниточка бежит», и жаждет лирический герой от любимой женщины «тепла телесного и душевного тепла», которое оживит и согреет. Если для него добро святое, то тепло – «небесное».
Истинным поэтом К. Рябенького делают свежие, оригинальные и, в то же время, органичные для традиционной поэзии образы. «В лучах туман холодный тает, /и солнце, выбравшись на свет, /туман сырой в рулон скатает /и сбросит в озеро, в рассвет»; «И синяя мгла над полями, /да инеем схваченный лес, /что тонко звенит хрусталями, /играя со светом небес»; «Для кого-то – это Божья милость, / для меня – слеза на васильке»; «Белые блюдечки лилий /в дебрях лесного пруда, /словно лампады светили, /в каждой – ночная звезда».
Сила таланта К. Рябенького не в эстрадной громкости, не в призывах и даже не в необычных образах, а в задушевности, искренности, свежести восприятия. Он находит и утверждает мгновения, ради которых и стоит жить: «Обнял ту девушку бережно-бережно /и задохнулся от ласковых глаз» – в этой фразе весь К. Рябенький. Мир в его представлении красивый, нежный и хрупкий, как цветок. «Я дождик в букет собираю, /за стебли ловлю на лету», – передаёт он это ощущение. А вот сходный образ: «...Сейчас подарю тебе радугу /на тоненьких стеблях дождя». Ему свойственны чуткость к прекрасному, к музыке мира, тонкость чувств, ранимость, незащищённость. «Смотри, как веточка души от песен гнётся», – замечает поэт. А ведь это он говорит и о себе.
К. Рябенький близок к есенинско-рубцовскому руслу русской поэзии, в основе которой лежит концепция мира, ориентированная на православие, соборность, включающая в себя не только нынешнее поколение, но и дедов, и прадедов. Долгие десятилетия в общественном сознании нашей страны преобладала мысль об ответственности перед будущим, внуками, потомками. На это ориентированы вся революционно-романтическая линия русской поэзии XX века, весь авангард, от В. Маяковского до А. Вознесенского и от футуристов до современных концептуалистов. К. Рябенький ориентируется на иные традиции. Связующая нить единит поэта с землёй, природой, народом во всей его исторической глубине прошлого и неоднозначности настоящего.
К. Рябенький принадлежит к крестьянской линии русской поэзии, и не потому, что он с гордостью заявляет: «Я потомственный крестьянин». Он подчеркивает главную отличительную черту крестьянского мироощущения: «чуждость стадных чувств», неприемлемость «чужой дуды». Творчество для него – пахота, а стихи – «духовный хлеб». «Все крестьяне – наша кровная родня», – обращается он к творчески близкому ему поэту, нашему земляку Н. Тряпкину. Рубцовский образ «тихой родины» становится у него сквозным, близок ему по духу и лирический герой Н. Рубцова: «Он в шумный город не смотался /от тихой родины своей /и от земли не оторвался – /он кровной связью связан с ней». Жизнь заставила поэта существовать в двух ипостасях: в городе – физически и в деревне – привязанностью души. И слова «мне деревня и первою любовью, /и последней любовью была» – не декларация. Она открыла когда-то ребенку «белый свет» и дала последний приют родным и близким. Лирический герой Рябенького – это маргинальная личность, как, может быть, маргинален всякий русский человек, не потерявший духовной связи с живой природой.
В стихах таких поэтов, как Рябенький, нет ни экзотического быта, ни ярких, необычных событий, ни уникальных чувств. Ценность подобного искусства в другом. Оно воплощает то, что сотни раз видел и чувствовал, может быть, каждый житель нашего Верхневолжья, но не зафиксировал, не осмыслил, не смог выразить: «Я растворяюсь в чаще, /я с ней неразделим. /Тревожно и щемяще /мной этот лес любим. /Послушаю кукушек, склонюсь над родником. /Мне лес врачует душу стоустым языком». Кто не испытывал чувства парения в лодке на бескрайних просторах наших рек и озер, образно выраженного поэтом: «Светилась травушка-муравушка, /и улыбался небосвод... /Летела лодка, как журавушка, /по синеве зыбучих вод»? Кто не пил своими ненасытными глазами «молоко берез»? Дело опять-таки не в узнаваемости природно-географических деталей, а в специфике образного мышления, распространяющей природную среду и на социальную сферу, и на область самых интимных чувств: «Глаза твои – осенний лес, /в них столько красок, столько света! /Скатилось песенное лето /уже на краешек небес».
Поэт «без устали идёт дорогой памяти». Конечно, в прошлом немало было трудностей, огорчений и даже трагедий. Не случайно признание лирического героя, что глаза его голубые не от радости, а «голубые – от боли, голубые – от слёз». Впрочем, этот образ имеет и иной, глубинный смысл: страдание очищает, осветляет душу. В поэзии Рябенького возникает образ страдающей и истерзанной души («В Троицу», «Поминальный вечер», «Рождён простою бабою…», «Родовая судьба», «Отзвенели колокольчики»). «Каюсь, Господи! Грешен я! Каюсь! /И прошу я Тебя: пронеси /мою горькую, страшную чашу…» – обращается он к высшим силам с покаянной молитвой. В последнее время у поэта появляются стихи, в которых он подводит итоги («Приходит время подводить итоги…»), стихи о расставании с жизнью («Дурное предчувствие», «Я уже ничего не хочу…», «Исповедь грешника», Я прошу тебя»).
В наше «смутное» время ощущение своих корней не дает, конечно, душевного комфорта. Напротив, это источник постоянной боли, сострадания бедам малой и большой Родины, это тяжёлый груз ответственности. «Камни, державшие избу, давят на душу мою» – так ощущает себя поэт в цепи времен. И если многие поколения от киевских дружинников до героических солдат Великой Отечественной «собирали чуткими руками капелька по капельке тебя», – обращается он к любимой Родине-державе, то как можно нарушить их волю и единым махом разрушить содеянное?
Время и место жизни человека в этом мире и формируют, в конечном счете, его неповторимость и оригинальность. Поэтому принадлежность Рябенького к Тверской земле, России носит личностный характер. И он это прекрасно осознает, прямо заявляя: «Я без Родины не значу ровным счётом ничего». Но в стихах патриотической направленности явно нарастает трагический пафос. И раньше были беды: «Под водой очутилась земля, что растила тебя и кормила», но не иссякла горечь в душе и теперь. Отношение поэта к происходящим в стране переменам далеко не однозначно. В годы так называемой перестройки возникает образ России – подраненной птицы. «Совесть у многих подмочена. /Русь превратили в бедлам. /Не отдавай, слышишь, вотчины /пришлым, заезжим князьям!» – с болью и гневом восклицает поэт. Страстным, но неутоленным стремлением облегчить тяжелую жизнь близкого человека насыщено стихотворение «Маленькая, в ситцевом халатике, преданная, славная жена...» Ах, как трудна эта «борьба с нелепыми расчётами каждый день меняющихся цен», как мучителен вопрос, чем накормить семью, как тяжело видеть слёзы родной и любимой женщины! И это не во время революции или войны, а в наше трагическое время: «Пусть семья ещё не пухнет с голоду – встала у обрыва на краю...»
Через свое сердце поэт пропускает все народные беды и, прежде всего, трагедию Великой Отечественной войны. Собственная судьба и судьба народа для него едины. Личностное начало проявляется во всех стихах о войне («Санитарка», «Мамиными глазами», «Баллада о маршале», «Тёзки»), так что он может твёрдо заявить: «И пули, бьющие в отца, /того, смертельного, свинца / во мне застряли в страшном сне… /Я тоже ранен на войне…»
Ощущение края пропасти вообще характерно для современной поэзии. Этот мотив распространяется на область социальных отношений и нравственных ценностей, личной судьбы и судеб человечества, экологию и космологию. Понятие края может становиться глобальной метафорой, а может оставаться традиционной метонимией. К. Рябенький в стремлении углубить смысловое содержание текста опирается на традиционную фольклорную символику образа. Это позволяет ему при внешней простоте, доступности, ясности высказывания вкладывать в него затаенную мысль, скрытое сердечное чувство. И если в традиции народного искусства плывущая по реке лодка – это и есть жизнь, то ясно, что «забытая лодка своя» – это несостоявшаяся истинная жизнь, сломанная судьба. Символический смысл приобретает и образ «лодки на мели», и причала, и переправы. Только через призму народного мировосприятия можно понять весь трагизм вырвавшегося в тяжелую минуту восклицания поэта: «Мне не нужна больше лодка: /незачем, некуда плыть!»
Лучшие стихи Рябенького создают картину особого сказочного мира, четко закрепленного фольклорной традицией: «Только ногою ступлю на крыльцо – /садом цветущим повеет. /Солнечным светом ударит в лицо /так, что в глазах потемнеет. /Выставлю руки вперед, как слепой, /чутко сойду по ступеням, – /сказочный мир предстает предо мной, /хочется пасть на колени». Использование народно-поэтического образа – сильная сторона поэта: «Нашумели, накричали вороны /на все четыре стороны. /Обкаркали, обславили, /как темный снег растаяли». Часто появляются у него песенные мотивы: «Девичья песня», «Облетает, тает, тает…», «Забуду ль печальные звуки…».
Привлекателен и традиционный образ лирического героя – парня-ухаря, имеющего тоже фольклорно-песенные и чуть ли не былинные истоки: «Пусть ломал случайно ветки я, /но пылал огонь в крови: /были яблоки запретные /много слаще, чем свои», «Мне бы девочку хорошую, /тройку резвую коней, /чтобы с нею, в сани брошенным, /мчать по вотчине моей». Здесь появляется традиционная символика, расширяющая значение образа от конкретики воровства яблок в детстве к общеповеденческой позиции, в большей мере касающейся и отношения к женщине, и разных прочих запретных плодов. Поэт во многих стихах развивает есенинскую линию противопоставления города деревне: «Душа зовет в просторы вольные, /в луга, дремучие леса, /где в селах праздники престольные, /звенят гармошек голоса». Он признается: «Даже мычание коровы мне слаще песенных рулад», «Только душа прикипела к смирной Буренке в хлеву, к снегу пушистому белому». Рябенькому удается найти свежее слово, когда речь идет о сильной, всепоглощающей любви: «Лицом ныряю в водопад волос, /шепчу взахлёб твоё земное имя, /и ночь светла от белизны берёз, /наполненная ласками твоими».
Ролевые герои стихов К. Рябенького: отец, мать, брат, дяди и тети, бабушки и дедушки, деревенские старики и старушки, соседи-односельчане – люди кровно и духовно близкие, совестливые и добрые. Они надёжные носители духовных традиций: «Ты на свет явилась с верою, в землю с верою уйдёшь». Может быть, в них и заключена последняя надежда Земли. Стихи Рябенького звучат, подчас, как молитва за этих простых и отзывчивых людей. Особенно трогательны стихи о матери. Замечательно стихотворение «Фронтовики». Привлекательны стихи, посвященные собратьям по перу – поэтам Юрию Кузнецову, Николаю Рубцову, Николаю Тряпкину, Николаю Старшинову, Владимиру Соловьёву и другим. При чтении стихов К. Рябенького возникает ощущение особого энергетического поля, когда общение происходит не столько в физически реальном мире, сколько на ином, духовном уровне.
У К. Рябенького немало стихов о репрессированном отце, гибели сохранившего верность царю деда. При этом интонация и автора, и его героев скорее раздумчивая, чем выносящая приговор. «Знать, правильно принял я муки! /Не божья у вас благодать...» – эти слова противника власти Советов заставляют признать и эту правду. До сердечной дрожи не принимает автор высокомерное отношение к русскому народу, когда рассуждают: «Один Иван скопытится – придёт Иван другой».
Идея соборности – одна из самых дорогих и близких его сердцу идей. Отсюда лирическое «Я» поэта подчас замещается лирическим «МЫ»: «Душою прикипели мы к России...» Среди современных поэтов всё более нарастает желание выломиться из традиции, отделить себя, оторваться от толпы. Вспомним трагическое ощущение В. Высоцкого, что он ходит по кругу кем-то выбитой колеи, из которой никак не удаётся выбраться. Близкая к этому образная картина у К. Рябенького имеет совсем иной смысл. Он, напротив, хочет слиться с народом, продолжить дело прежних поколений, вести и дальше, только не колею, а борозду, расширяя вспаханное поле: «Рыжий конь идёт себе по кругу, /Борозду сменяет борозда. /Переходит плуг от деда к внуку...» Автор всей душой приемлет такой миропорядок, такие законы бытия. Трагизм стихотворения не в том, что невозможно сойти с проторённой дороги, и не в том, что нет сил подняться к Небу, а в том, что трудно в наше время пройти путем прежних поколений, не искривив его, не отклонившись, не сбившись с пути. Дело в том, что у лирического героя при всем желании не получается ровная вспашка: «Плуг упрямый попадёт на камень – и уже сломалась борозда». Драматизм ситуации в том, что возникает опасность разрыва связи поколений.
Поэту всегда был дорог «старый купол церквушки опальной», но от сборника к сборнику он всё более приближается к подлинно христианскому, православному мироощущению. Это и ощущение божественной красоты окружающего природного мира, и идея соборности в отношениях людей, и ощущение собственной греховности с постоянным чувством покаяния, стыда за всё происходящее вокруг, а главное – чувство совести в душе. Афоризм: жизнь – «словно совесть» – становится высшим критерием бытия.
В стихах Рябенького усиливается опора на библейский текст и символы веры, которые органично проникают в образную систему: «В грустный вечер затеплятся звезды, /словно свечи под куполом храма…», «В святую Троицу у храма /встречаю пасмурный рассвет…», «Времени нитку суровую /скручивай, веретено… /Вот и смотрю я по-новому /на колокольню в окно. /Небо над церковью чистое. /Господи, нас пожалей… /Были мы все атеистами /в юности глупой своей», «В священных водах Иордана /боголюбивый Иоанн /с утра до ночи неустанно /крестил покладистых мирян», «Божественный свет постепенно /до края наполнит меня…» Медитативная изобразительность приобретает молитвенный характер («Крещусь на купол златоглавый…», «Ни с того ни с сего затоскую…», «Пора подумать о душе…», «Закажу молитву в храме…», «Молитва странника», «Открытие образа Николая Чудотворца у истока великой реки Волги», «Пасхальный благовест над городом…»): «И на душе светло и радостно. /Нам во спасенье праздник дан. /И Божья Матерь смотрит благостно /на православных христиан. /И льётся ангельское пенье, /одушевляя Божий храм. / И в эти светлые мгновения /душа стремится к небесам». Смысл бытия он теперь ищет в дороге к Храму. Отсюда мотивы покаяния, отречения от суетного мира: «Любовь земная отцвела. /Раздам всё нищим, до рубахи, /оставлю бренные дела, /постриг приму, уйду в монахи». С этим связана устремлённость ввысь, к небу, к горнему миру: «Когда ж смогу душой понять /грехов былых земные корни, /тогда сойдет и благодать, и слух уловит голос горний…» Богоискательство – характерная черта современной поэзии, устремленной не к разрушению, а к духовному созиданию. Это позволяет выстроить чёткую систему ценностей, преодолеть собственные страдания и невзгоды («Я уже не летаю во сне…»), углубляет чувства душевности («Душа оттает понемногу…»), сочувствия страждущим, помогает стать мягче, милосерднее («Губим мы и себя, и друзей…»), обрести душевное равновесие: «Чтоб в мире ни случилось, /воспринимаю всё давно спокойно я, /как Божью милость», «Весь этот мир в себя вобрать, /внимая клиросному пенью, /в душе почуять просветленье, /тепло и Божью благодать». Теперь, создавая свои стихи, поэт стремится «божьи звуки уловить». При этом он ощущает, что Бог «во всём, везде и всюду, в том, чем я жил и чем живу…».
Душа глубоко православного русского человека проявляется, прежде всего, в особой искренности и исповедальности. Рябенький далек от публицистичности, но подчас ему свойственны как бы озарения, вызванные страшным прозрением общей вины: «Мне б упасть на колени, покаяться /перед строгим распятьем Христа /за грехи, что заставили маяться /обагренные кровью места». Ощущение преступности поведения человечества и неизбежности наказания приобретает религиозно-философский характер: «Взялись мы горячо, /быт свой делаем краше... /Но природа ещё /за грехи нас накажет».
Какой же главный грех русского мужика в прошлом, а особенно в настоящем, грех, который привёл его к безмерным потерям: любимой женщины, семьи, социальной защищённости, а то и самой Родины и, наконец, потере драгоценного времени собственной жизни? Это порок, казавшийся легким и простительным, но приведший к невосполнимым потерям: «Ежедневно под хмельком, /так и жил я как попало, /и корова языком /десять лет моих слизала». Трудно и медленно проходит осознание пагубности такого образа жизни. Гибельны отчаяние и тоска, безысходность непробудного пьянства, неприкаянность души и тела, кажущаяся бессмысленность земного существования, предательство друзей и разочарование в любви – никто не застрахован от этих бед и напастей. Но чудесная помощь идёт, и незримая сила спасает. Такое мироощущение возникает из глубин народной жизни, из духовного опыта предков, которые, преодолевая свои неисчислимые беды, само страдание, сумели поставить на службу самосовершенствованию и облагораживанию души, не допуская разрушения личности и неприятия Божьего мира. События личной биографии, как у всякого талантливого поэта, перерастают у К. Рябенького в образы сущностного характера.
При этом у Рябенького не только не появляется чувства призрачности реальной действительности, а напротив, она как бы удваивается, приобретая особую реальность духовной жизни: «В окружении берёзовом, /в беломраморном кольце /светлой родинкою озеро /у России на лице». Поэт сопрягает образ России с конкретной земной красотой и с небесной бесконечностью. Но поэту этого мало. Он выходит на иной художественный уровень благодаря возникновению цепочки ассоциаций, где точка отсчёта – любимая женщина: «И держась за куст смородины, /Я губами тронул гладь. /Утоляя жажду, /родинку /долго буду целовать». Так же многослоен и образ женщины-природы: «Моет косы ива, по колено забежав в реку», и взаимопереходящие метафоры огня и пляски в стихотворении «Светлым-светло», и образ матери – малой родины в стихотворении «Здравствуй, царство синеглазое...». У него возникает образ России – великой страдалицы, которая «одним терпением жива».
Тенденция опоры на народное слово естественно приводит К. Рябенького к широкому использованию фразеологизмов и различных идиоматических выражений: «В семье не без урода», «Без сучка, без задоринки», «Капелька по капельке», «Чужую беду я руками разведу», при этом, чаще всего, они используются свободно, трансформированно, с переводом традиционного семантического значения в подтекст: «Какого рода мы, какого племени», «Хочешь, милуй ты, а хочешь, казни», «Потому что без труда не получится, хоть тресни, вынуть рыбку из пруда», «Не ловить за хвост удачу», «С места воза не сдвинешь ты», «Простота – хуже воровства». Когда он пишет: «Золотое ремесло – совесть, а не страх», – ясно, что кроме прямого значения совести, которая должна питать творчество, и отрицания политического давления на художника здесь заключена формула самоотдачи в искусстве. «Прошлое слезою посоля» – это не только тяжкие воспоминания, но и горечь утрат. Несколько трансформируя знакомый оборот, поэт добивается особой выразительности: «Сердце волком воет», «Всё до свадьбы ещё заживет», «Жизнь прожить – не полюшко перейти», «Корова языком десять лет моих слизала» и т.д. В этом смысле постоянные эпитеты: «горючие слезы», «белый свет», «ветры буйные», «сырая земля», «сокол ясный», «люди добрые» – и традиционные образы: «прясло – солнышко», дом «окнами на зарю» – вносят дополнительный эмоциональный колорит, связанный с ностальгией по непреходящим исконным национальным ценностям. Он твёрдо верит, что именно «русское сердце» подрывало танки на войне.
Следует сказать об особой «укоренённости» художественного языка К. Рябенького, которая связана не только с использованием им диалектизмов, просторечий и идиом. Она основана на общем с читателем опыте жизни, определённом культурном слое: одни книги читали, одни песни пели и смотрели кинофильмы. В стихотворении, посвящённом Анне Ахматовой, чётко прописана иерархия ценностей автора – Бог, христианское прощение, гармония с миром: «Льётся мелодия грустная, /песня свежа, горяча... /Ваша поэзия русская /светит, /как в храме свеча». Некоторые его стихи звучат как молитва. Чувство, выраженное в смелой по тем временам строке Н. Рубцова «но жаль мне разрушенных белых церквей», стало теперь всеобщим. Но далеко не каждый поэт с такой пронзительностью, как Рябенький, ощущает духовно-религиозную преемственность поколений. И хотя старая деревянная церковь «на последнем держится дыханье» и «вера изначальная порушена», «но стоит та церковь на горе – для души измученной отдушина». Здесь выражена и нравственная высота Церкви, и тяга к ней, и мысль, что вера предков остаётся источником духовности. И если прежде поэт мог легко воскликнуть: «Иду за правду в бой», то теперь он всё чаще задумывается о том, что же представляет собою эта правда, и, прежде чем искать врагов, стремится найти её в своей душе или Божьем откровении.
Вкус к звуковым повторам и образам характерен для всей поэзии К. Рябенького. Но иногда он достигает поразительной виртуозности, когда игра аллитерации и ассонанса порождает особую мелодию: «Торопливым белым клином /улетает плавно вдаль /над осеннею равниной /журавлиная печаль». В звуках передается и протяженность плавного полета, и грусть расставания. Совсем иная аранжировка строки о трудном, но, несмотря ни на что, все-таки сладком детстве: «Неумытое и несытое, но играет на лавке в ладушки...» В музыке звуковых повторов и вариаций передаёт он очарование мига жизни, благодаря чему внешне простые поэтические строки наполняются особым смыслом: «Вот эта линия руки, /вот эти плавные движенья в осеннем пламени реки /полны особого значенья».
Особенность архитектоники многих стихов Рябенького в том, что строфическое и синтаксическое членение не совпадают. Это придаёт, с одной стороны, органическое единство произведению, а с другой – вносит какой-то диссонанс, как будто прерывается дыхание, возникает заминка, словно не хватает слов. Если процитировать отдельное предложение, то оно окажется без рифм: «Спасают нас белые вишни /и первый негаданный снег /от боли сердечной, щемящей, /что душу сжигает дотла» или «Мой край! Люблю тебя навек. /Я связан родственными узами /с болотом, речкой под окном, /с полями серыми и далями».
Самые высокие идеалы могут приобрести в поэзии подлинную значимость, если автор обладает чувством образного слова, мелодичного звука, выразительного ритма. Всё это присутствует в стихах К. Рябенького. Именно поэтому и трогает душу это затейливое кружево слов с повторяющимися мотивами родной избы, реки в зелёных берегах и белой берёзки. Тем более что изображаемая картина чаще всего конкретизирована. Река Тверца – и вспоминаются её чистые струи; колодезный журавель – и во рту ощущаешь вкус холодной родниковой воды; деревня Обрадово – и удивляешься глубинной семантической насыщенности русской топонимики...
В большинстве случаев отношение к Рябенькому верхневолжской критики вполне доброжелательно. Рецензенты пишут о глубине его внутренних переживаний, народности творчества, богатстве поэтического языка. Но художественная ценность литературного произведения, в конечном счете, определяется не литературоведами и не критиками, а временем, на протяжении которого сохраняется интерес к нему читателя. И в этом смысле творчество Константина Рябенького, несомненно, займет своё прочное место в русском национальном пространстве и национально-историческом времени.
Ушёл в иной мир большой русский поэт, рожденный и вскормленный тверской землей. Вышневолоцкая интеллектуальная элита проводила его в последний путь. Отпевание прошло по православному канону. Но горечь осталась не только от кончины талантливого поэта. Тверское телевидение обошло молчанием смерть печальника и певца тверской земли. Ни одна телевизионная программа не желает предоставить хотя бы 15 минут раз в две недели поэтическому слову тверских поэтов. На словах вершители культурной политики сетуют, что происходит духовная деградация молодежи, потеря высоких нравственных идеалов, а в реальности писатели не получают не только материальной, но и организационной поддержки. Будь Константин Рябенький латышским, эстонским, киргизским или татарским поэтом, ему бы на родине воздвигли памятники и создали музей. Но он русский поэт. А на Руси, по мнению чиновников, много талантов, и нет необходимости каждому уделять внимание. Но, независимо от социального положения людей, есть «наперсники разврата», а есть подлинная национальная элита, которая бережно сохраняет духовные ценности. Я глубоко уверен, что придёт время и будет установлен памятник Константину Рябенькому в Вышнем Волочке, как будет памятник Владимиру Соколову в Лихославле, как уже существуют памятники Николаю Рубцову, Юрию Кузнецову, Павлу Васильеву на родине поэтов. И сбудутся слова Константина Рябенького из его стихотворения «Памятник», написанного с юмором, с тонкой народной хитрецой: