Моя дружба с Сан Санычем продолжалась недолго. Преждевременная смерть вырвала его из нашего литературного круга, но его стихи, пусть и не так часто, но тревожат своей искренностью и ювелирной отделкой. Потеряв Сан Саныча, литобъединение осиротело и долгое время не могло прийти в себя.
С Виталием Петровичем Сухановым я познакомился в сентябре 1967 года в редакции. Он был, как и Сан Саныч, фронтовиком, раненным не один раз в боях. Работал Виталий Петрович художником­оформителем, преподавателем рисования в школе. Поэтому глаз у него был внимательным и зорким, стихи образны и эмоциональны. Кроме стихов о войне Виталий Петрович успешно разрабатывал социальные темы, писал лирические стихи, но не гнушался злободневной сатиры и юмора. К сожаленью, моя память стала давать сбои, и поэтому дословно и полностью я не могу привести в пример замечательное его стихотворение «Цепная реакция», но попытаюсь воспроизвести частично. «Начальнику не спалось, /и он пришел на работу злющий насквозь /и поддал не в меру /главному инженеру...» Здесь я не помню строчки, но далее всё перешло на рабочего. «Рабочий пришел домой /и поскандалил с женой...» Жена переключилась на дочь. «А дочка со зла /кошке наподдала.../ И вдруг всё на место встало, /мир приобрел покой. /Вот от чего бежала /кошка по мостовой!» Это чудесное стихотворение было написано Виталием Сухановым в 1968 году.
Виталий Петрович дружил с прозаиком Иваном Васильевичем Петровым. С болью рассказывал, как началась травля партийными работниками этого талантливого прозаика, чьи книги с любовью читало не одно поколение. Особенно любовно и мастерски им была написана повесть «Сенечка» о деревне в хрущевское время, когда насаждалась насильно кукуруза, прозванная в народе «королевой полей». Так получилось, что в письме к другу из Ржева Иван Васильевич Петров посетовал, что у нас в стране везде пишут о том, что женщину раскрепостили и она стала свободной, как ни в какой другой державе. На самом же деле русскую женщину закрепостили еще хуже, чем при царе-­батюшке. Она вынуждена бегать на работе вокруг двадцати с лишним станков, работать на фабрике в три смены. После ночной смены, вместо того чтобы лечь отдыхать, женщина стоит у печки или плиты и готовит для всей семьи обед. Она должна прибраться в доме, помыть полы, посуду да еще постирать и погладить белье. Если она живет с семьей в частном доме, то прополоть гряды в огороде да еще наносить воды в бочки с колонки и вечером полить всю растительность. Не говоря уже о том, что она не должна забывать и свои супружеские обязанности... Письмо Ивана Петровича было перехвачено (ни для кого не секрет, что почта тщательно проверялась в те годы) и отправлено в газету «Калининская правда», где было проанализировано соответственно. Появилась большая разгромная статья в печати. В ней говорилось, что это письмо по ошибке было брошено в почтовый ящик не тому адресату, а так как вскрывший его человек видел не раз фамилию Ивана Петрова на страницах «Калининской правды», то и отослал он его в газету, чтобы исправить случайную ошибку. Тут-то и началась зверская травля талантливого писателя. Иван Васильевич перенес инфаркт миокарда, в сорок лет с небольшим став инвалидом. Рукописи новых книг писателя были возвращены из нескольких издательств. Были сорваны обсуждения книг и встречи с читателями. Он был публично исключен из партии. И это гонение, избиение автора продолжалось вплоть до его смерти. Ушел из жизни Иван Васильевич Петров в возрасте 48 лет. Выйдя к реке рядом с домом, он почувствовал себя плохо. Сердце не перенесло второго инфаркта. Прощались с ним в Доме учителя.

Виталий Петрович Суханов с трудом пережил потерю друга. Он часто говорил мне, что и ему остается недолго ходить по земле. Я отмахивался от его печальных слов и старался всё свести к шутке. Узнав, что на фабрике «Пианино» настройщиками работают мои друзья, Суханов попросил меня переговорить с ними, чтобы они отобрали хорошее по звучанию пианино для его дочери Наташи. Я тут же встретился с Толиком Лобановым и Сережей Сиротиным. Они через две недели отобрали нужное пианино, и мы все привезли его в квартиру Виталия Петровича. Жил он на Горке, рядом с новой школой № 10. Мы не очень долго посидели за праздничным столом. Толик Лобанов что-то исполнил на пианино, чтобы хозяева на деле убедились в прекрасном звучании инструмента. Пришла очередная зима, и если мне не изменяет память, то в сильный мороз в январе 1970 года Виталий Петрович пошел утром на работу и на Горке у автобусной остановки закашлялся. Туберкулез, полученный во время войны в окопах, дал о себе знать. Одно легкое не выдержало и разорвалось. Долго еще алела кровь Виталия Петровича на снегу. Воробьи и синицы клевали кровавый снег, и от этого сердце мое сжималось еще сильней и болело. Так ушел из жизни еще один поэт из нашего дружного литобъединения.
Несколько добрых слов мне хочется сказать о директоре текстильного техникума Дмитрии Николаевиче Жулковском, который начал писать стихи в пожилом возрасте. У него появился внук. Растя внука и читая ему стихи, что выпускала «Детская литература» в разнообразных сериях с картинками и без них, Дмитрий Николаевич с печалью заметил, что хороших­то и пригодных для чтения стихов в этих книгах очень мало. Тут­то его и осенила мысль: а не заняться ли писанием стихов для внука собственноручно. Когда же было написано не одно стихотворение и опробовано на собственном внуке, Дмитрий Николаевич пожелал услышать о своей работе более квалифицированное мнение. Так он и переступил порог редакции, где проходили наши встречи. Жулковский был чутким человеком и подмечал интересные детали, которые волновали юных читателей. Стихи его с увлеченьем читали и взрослые, а юные читатели порою даже взвизгивали от удовольствия. Я не могу полностью привести ни одного стиха, но своими словами могу дать понять читателям, что они из себя представляли. Испортился телевизор, или, сказал Жулковский, «телевизор заболел...» К нему приезжает по вызову телевизионный врач, слушает и выстукивает телевизор, ставит диагноз и прописывает индивидуальное лечение. После чего телевизор перестает хрипеть и кашлять. Он начинает сначала разговаривать, а потом появляется и картинка. Безусловно, одушевив телевизор, Дмитрий Николаевич сразу становится близким юному читателю, который теперь внимательно следит за развитием дальнейших событий. Дмитрий Николаевич не пропускал ни одного занятия лито до тех пор, пока позволяло здоровье. Стихи его часто печатали газеты, с интересом слушали школьники и взрослые. Мне кажется, что при хорошей редакторской правке стихи Дмитрия Жулковского могли бы заинтересовать и сейчас юного читателя всей России, получилась бы хорошая детская книжка. Только для этого надо собрать все стихи (хотя это и непросто), отобрать нужные, отредактировать и найти бескорыстных спонсоров, что тоже сделать в наше время нелегко и для здравствующего автора. А найти их для давно ушедшего человека вдвойне сложно.

Разгоряченные красным крепким вином, мы не умолкали до закрытия ресторана. Порой сочиняли стихи коллективно. Кто­то выдавал на­гора первую строчку, называл тему стихотворения и объяснял участникам ритм при помощи несложного татаканья: та-та-та, та-та-та, та­та-та, та-та... Первая строчка объявлялась вслух. Следующую строчку писал другой автор скрытно и так далее, и так далее... Заканчивали это стихотворение по желанию, и оно могло состоять из 12 строчек или вырастало до небольшой поэмы. Бывали случаи, когда писали коллективно стихи на заданную тему открыто, сочиняя строки по кругу, и кто-то один записывал это «произведение» на листе бумаги. Случалось, что такое стихотворение получалось удачным, и его запоминали все участники этой игры.
Жил Юрий со своей матерью на первом этаже деревянного двухэтажного дома на улице Урицкого, недалеко от улицы Рабочей. Я нередко бывал у него в квартире, где прямо на противоположной от входа стене висел портрет самого Юрия Королева, выполненный маслом художником Андреем Ананьевым. Преподавал Королев литературу и русский язык в ГПТУ №13 на Вышневолоцкой. Он не раз приглашал меня выступать перед учащимися. У Юрия была добрая, чуткая и очень ранимая душа. Он мог делать замечательные короткие зарисовки о природе. Разлапистый широкий кленовый лист у него падал в ведро с водой и закрывал оранжевой своей мощью всю воду, как резной крышкой. Он мастерски рисовал удивительные пейзажи словом. Я не раз его просил отобрать эти миниатюры и предложить какому­нибудь журналу. Впоследствии уговаривал издать отдельной книгой. Юрий Королев издал только книгу рыбацких рассказов и небольшую повесть.
В 1989 году я уехал учиться в Москву на Высшие литературные курсы в Литературном институте имени A.M. Горького, но продолжал приезжать в родной город к отцу, а после его смерти в 1990 году – к двоюродным сестрам и братьям. К своему счастью, очень часто встречал Юрия Королева на улице случайно и подолгу беседовал с ним о друзьях и литературе. Жил Юрий уже у вокзала в новой квартире, которую получил незадолго до своего ухода на пенсию. После окончания ВЛК в Москве я перебрался жить в Тверь. Однажды, приехав в Вышний Волочёк, зашел в библиотеку на Садовой. Я был поражен сообщением Натальи Николаевны о смерти Юрия Королева, которого к тому времени уже похоронили. Не знаю, кто теперь владеет архивом Королева, но думаю, что его рассказы не были выброшены на помойку, хотя в наше бездуховное страшное время могло произойти и такое.

Виктор Никитин. Виктор Иванович, как его все звали уважительно за скрупулезность, дотошность, которые он проявлял при вычитке газетных материалов и стихов других авторов. Вот кто по-­настоящему любил русское слово, русский язык! Как он обдумывал каждый знак препинания, прежде чем поставить его! И даже, уже поставив этот знак, продолжал еще несколько минут обдумывать: «А не затрудняет ли это прочтение текста? А правильно ли расставлены акценты при такой пунктуации? Не заменить ли запятую на тире или тире на запятую?»
Встретились мы с ним в августе 1967 года и сразу же сошлись, сдружились. Я у него на улице Менделеева бывал со своей первой супругой и дочерью.
Помнится, по дороге к нему я сказал своей дочери, двухлетней Юле, что этот водоем зовут пруд. Возвращаясь от Виктора Никитина, я переспросил дочь: «Что это такое? Как зовут?» – на что получил смешной ответ: «Палка!» Я вначале остолбенел, а потом догадался, что слово «пруд» дочь восприняла как «прут» и в своей памяти отложила. Видно, у детей в таком возрасте «прут» и «палка» имеют одно значение.

Посещал литобъединение Виктор Иванович нечасто, когда же присутствовал, то давал дельные советы, страшно критиковал. Прежде чем завести речь, он поднимал свои голубые смеющиеся глаза к потолку, лицо его озаряла добрая, с хитринкой улыбка, и он начинал всегда издали, исподволь, а потом уже переходил к самой сути вопроса. Его манера говорить многим не нравилась. Слушатели его частенько перебивали, просили говорить по существу, не тянуть кота за хвост. Это вызывало в нем сопротивление, и прерванная речь еще более усложнялась и затягивалась. А толк в русском слове он знал, и знал как никто другой, но, чтобы выслушать внимательно его до самого конца, нужно было иметь не только терпение, но и уважение к говорящему. Пустых советов и замечаний он не давал. Если начинал критиковать стихи, то исписывал правками весь текст. Все мои книги, выпущенные мною в Твери и Вышнем Волочке, испещрены его замечаниями. Для него идеальных текстов не существовало, если только пушкинские. Более строгого рецензента я в своей жизни не встречал, да и вряд ли встречу.
Сам Виктор Никитин над своими стихами работал долго. Любил плести из слов затейливые кружева, перегружая стихи излишней образностью, порою лишал текст воздуха, поэтому неискушенному читателю его поэзия была труднодоступна, малопонятна. Зато зрелый читатель находил и находит в ней радужное сияние красок, звуковые переливы колокольцев и распахнутую настежь душу. Что греха таить, был Виктор Иванович заядлым поклонником Бахуса, но знал в этом деле толк и меру. Во время работы ежедневно улучал свободную минуту и забегал в кафе №13 или «под шары» на проспекте Советов и пропускал неизменный стаканчик красного вина. Спустя часа два-три он повторял прием спиртного, и так продолжалось до вечера. Напиваться Виктор Иванович не напивался, но был всегда в приподнятом настроении, что не мешало ему заниматься творческой работой.
Дружеские отношения с ним меня связывали всю жизнь. Стихов он писал мало. Когда я закончил ВЛК, то обратился к Виктору Ивановичу за помощью. Книгу, что должна была у меня выйти в издательстве «Советский писатель» в 1991 году, уже отредактированную издательством, сняли с производства. Всё полетело в тартарары! Но появилась возможность выпускать книги за свой счет или за счет спонсоров. Завод имени 9 Января дал мне деньги, фабрика «Парижская коммуна» снабдила бумагой. Книгу «Березовое зеркало» я стал готовить в вышневолоцкой типографии, а так как жил в Твери, то попросил Виктора Никитина проследить за набором и корректурой. Виктор Иванович согласился и столько внес своей правки, что мне пришлось целые сутки восстанавливать текст в первоначальном варианте. Не скажу, что правка была лишена всякого смысла. Порою Виктор Иванович усиливал текст, но правка была чужеродной, не присущей манере автора, поэтому все благие намерения моего друга пропали даром. Единственное, за что я ему благодарен, так это за некоторую правку пунктуации. Здесь Виктор был на месте, на своем коне. Но что интересно, после выхода книги Виктор Иванович повторно занялся пунктуацией и вновь испещрил весь текст своими пометками. Неугомонный был человек в этом плане, и всегда у него находились веские причины. Следующую книгу – «Затяжное ненастье» я решил составлять без помощи Никитина. Обратился к жене покойного Сан Саныча Игумнова Тамаре Базилевич. Когда же мы взялись за работу по составлению книги, я понял, что без Виктора Ивановича не обойтись. С ним мы составили все циклы за неделю. Книга делалась в спешном порядке. Деньги выделил мне директор «Вышгорторга» Г.М. Родионов. Перед поступлением на учебу в Москву я проработал три года в «Вышгорторге» грузчиком­экспедитором. После выхода книги «Березовое зеркало» Геннадий Михайлович предложил деньги сам, сказав, что если у меня наберется стихов еще на один сборник, то он готов профинансировать изание. Так Виктор Иванович помог мне выпустить две книги стихов в Вышнем Волочке. Впоследствии все стихи на последующие книги проходили рецензирование у Виктора Никитина. Я благодарен ему за большой отсев стихотворений, которые Виктор забраковал.
Потом Виктор Иванович попал в больницу с инсультом. После выписки частичную реабилитацию прошел в доме-­интернате для престарелых. Стал передвигаться с палочкой по дому. Я частенько заходил к нему на улицу Менделеева. Мы с ним садились к лежанке на табуретах и курили, вспоминая давних знакомых, рассуждая о литературных делах и событиях. В оценках творческих работ сотоварищей он был жесток и непримирим. Зато каждой удаче в прозе или поэзии знакомого радовался как ребенок, светло и чисто. Передвигался по дому он с палочкой, поэтому о его поездке в редакцию или к нужным ему людям не могло идти и речи. Очень часто он сетовал то на одного нашего знакомого, то на другого, что совсем его забросили и не кажут своих очей, хотя и живут под самым боком, в одном городе. Виктор Иванович, всю жизнь по долгу службы провращавшийся в крутом водовороте людей, не представлял себя в одиночестве и трудно свыкался со своим положением. Болезнь в его творческой жизни сыграла и положительную роль. Из души ранимой и болезненной полились стихи. За несколько лет, проведенных в домашнем заточении, Виктор написал больше стихов, чем за всю свою немаленькую жизнь. Как радостно он мне рассказывал, что заключил устный договор с издательством «Ирида-прос»! Никитин делает для них краеведческую работу, а они издают ему книгу стихов. И действительно, книга стихов Виктора Никитина вышла в свет небольшим тиражом. Я ее приобрел в книжной лавке в Твери, так как автору выдали на руки всего три экземпляра и он не мог подарить ее даже близким людям и родственникам. Печатал на старой пишущей машинке свои стихи и краеведческие работы Виктор Иванович сам, одной рукой, поэтому заглавные буквы ему приходилось затем писать шариковой ручкой, но это всё равно был выход из создавшегося положения. За год до смерти состояние Никитина резко ухудшилось. Постоянно вызывалась «скорая помощь», у него уже торчали трубки из живота, и было необходимо делать частые промывания. К стыду своему, я уже больше не смог посещать в таком положении больного, потому что мне с моей чувствительной натурой после посещения нужно было дня два приходить в себя. О смерти Виктора Ивановича Никитина я узнал уже после похорон. Поэтому даже не знаю могилки, где нашел приют этот неординарный человек, способный поэт, неутомимый и дотошный краевед, талантливый журналист и дивный человек, по­настоящему влюбленный в русское слово, которое он защищал на протяжении всей жизни от варварского отношения к нему чиновников и власть предержащих.

В хрущевское время насаждали кукурузу, с каждым годом увеличивая площади засева. Представители колхозов получали строгие выговоры или вынуждены были сеять «царицу полей» вдоль дорог, что ведут из района к правлению колхоза. Говорил, что Сталин не щадил и своих детей. Все они у него воевали. Не распускал их и не пичкал излишне, как это делает нынешнее руководство. Николай Гладин не раз со слезами на глазах рассказывал нам, как в Берлине расстреляли старшину, кавалера орденов Славы, показательно перед строем. У этого старшины жену и детей замучили немцы. Он прошел всю войну с первого дня до Рейхстага. Но так случилось, что его обвинила немка в изнасиловании именно в тот день, когда вышел указ. Старшину поставили перед строем однослуживцев, сорвали погоны, сняли все награды. Когда к нему подошел военврач и хотел завязать глаза перед расстрелом, старшина вырвал черную повязку у него из рук, выбросил ее и сказал громко: «Я все четыре года смотрел смерти в глаза, шел, не кланяясь пулям. Неужели я сейчас испугаюсь того, что меня расстреляют свои?» Была дана команда «Огонь!». Прогремели выстрелы, и старшина упал на одно колено. Был дан повторный залп. Старшина упал, но еще шевелился. Тогда военврач произвел выстрел в висок. И видавшие виды солдаты в один голос выдохнули: «Садист!» Воины, что прошли по тернистым дорогам войны и повидали на своем пути немало, не скрывая друг от друга слез, плакали.
Этот рассказ Николая потряс нас всех не меньше очевидцев. Гладин умел говорить убедительно и образно, так что вся картина вставала перед глазами слушателей, будто они ее видели наяву. Не менее убедительно и образно он писал и свою повесть. Мешали его работе страшные головные боли. Война давала о себе знать. Помнится, Николай Иванович Гладин ездил в Москву и встречался с поэтом и прозаиком, десантником его части Константином Ваншенкиным. Николай думал, что Ваншенкин поможет ему напечатать в издательстве повесть, ведь тот был его однополчанином. Константин Ваншенкин взял его повесть и пообещал прислать ответ. Как же был раздосадован Николай, когда получил нелицеприятный ответ! Константин Ваншенкин писал Николаю, что почерпнул очень много нового из его повести. О некоторых вещах, что знал Гладин, он и не догадывался. Но повесть требует небольшой доработки, и если Николай согласится, то она выйдет под именем Константина Ваншенкина. Естественно, пойти на этот шаг Николай не мог, ибо эта повесть была его лебединой песней. Конечно, если бы повесть вышла в начале семидесятых, она бы имела заметный резонанс и вызвала бы массу отзывов и критических статей, но случилось всё так, как, видимо, и должно было случиться. Повесть Николая Гладина увидела свет в наше непростое время благодаря большим усилиям бывшего редактора газеты «Ленинец» Нины Петровны Цветковой. К ней обратились родственники Николая Гладина с просьбой об издании повести. Они собрали нужную сумму денег, и Нина Петровна взяла на себя редактирование текста. Так повесть увидела свет и нашла своего читателя.
Мне хочется сказать несколько слов о Нине Петровне Цветковой, матери моего давнего приятеля художника Олега Цветкова. До 1961 года семья Нины Петровны жила в Бологом в двухэтажном деревянном доме вместе с семьей Виктора Сычёва. Дочь Нины Петровны Женя ходила в школу в один класс с Виктором, а по переезде в Вышний Волочёк училась в одном классе с Борисом Рапопортом, который посвятил ей не один «мадригал» в стихотворной форме. Н.П. Цветкова стала первым редактором районной газеты «Ленинец». Что это был за редактор, помнит не один ученик Нины Петровны. Газета отражала жизнь не только Вышневолоцкого района, но и Спировского, Удомельского, Фировского. У нее много было внештатных сотрудников, которые на местах следили за событиями и отображали их в своих заметках. Серым и безликим материалам не было места в «Ленинце», поэтому газета держала очень высокую планку. Н.П. Цветкова была членом правления Союза журналистов СССР, в Москве в Высшей партийной школе она подружилась с зятем Н.С. Хрущева А. Аджубеем. Отзывалась о нем как об очень умном и интересном человеке. Ее связывала большая дружба с поэтом-песенником Андреем Дементьевым. Они не раз встречались в Калинине, Москве, заезжал Андрей Дмитриевич и домой к Нине Петровне.
В 1965 году Н.П. Цветкова и ответственный секретарь «Ленинца» А.А. Игумнов осуществляют невиданный доселе проект по изданию литературного сборника поэзии и прозы «Над селом занимаются зори». Предисловие к этому уникальному сборнику написал Андрей Дементьев. С конца 50-­х годов прошлого века в Вышнем Волочке проводился ежегодный День поэзии. Проходил он в последнее воскресенье мая. Нина Петровна отдавала в газете «Ленинец» весь разворот под стихи и рассказы жителей Вышнего Волочка и района. Молодые литераторы кучковались в то время вокруг двух газет, издаваемых в Вышнем Волочке. Литературные посиделки чаще всего проходили в помещении газеты «Ленинец». Свои новые стихи и рассказы литераторы несли на суд Нине Петровне Цветковой или Сан Санычу Игумнову. Благодаря газете «Ленинец» нашел выход к читателю прекрасный русский поэт Семен Воскресенский. После многочисленных подборок в газете на Семена Воскресенского обратили внимание в Калининском отделении Союза писателей, и в Калининском издательстве увидела свет его первая книга «Родник». Мы, молодые литераторы, заходили в кабинет редактора беспрепятственно. Разговаривали с Ниной Петровной не только о литературе, касались и чисто житейских тем. Порою она давала незаменимые советы. К Виктору Сычёву, Борису Рапопорту и ко мне она относилась с материнской теплотой. Постоянно печатала наши стихи. Радовалась нашим успехам и росту. С матерью Виктора Сычёва Антониной Васильевной у нее была давняя и крепкая дружба, Нина Петровна не однажды ездила к ней в Бологое. О существовании этой дивной женщины я не забывал никогда. Издавая к своему 60-летию книгу «Соловьиный омут», обратился за помощью к Нине Петровне. Она внимательно проделала корректорскую правку вместе со своей дочерью, но категорически запретила мне ставить ее имя в книге. Была она уже очень больна. При появлении моем у нее в квартире горько посетовала, что очень постарела. Мы попили с ней на кухне чаю. Вспомнили всех своих общих знакомых. Помянули ушедших. Так и осталась она в моей памяти заботливой бабушкой, доброй и отзывчивой матерью, умным и знающим толк в литературе человеком, который помог встать на ноги не одному литератору и журналисту. Мне не хочется вспоминать, сквозь какие тернии прошла редактор газеты «Ленинец» в советские времена. В то время партийное руководство вмешивалось не только в работу редактора, но и в его личную жизнь. Сколько мук перенесла эта мужественная женщина, но не согнулась и выстояла! Сумела всем доказать, что она человек и имеет полное право на свободный выбор и чистую любовь.
В шестидесятые годы из Ташкента в Вышний Волочёк приехал Николай Иванович Николаев. Может быть, заметного следа в памяти других литераторов он и не оставил, но я всегда вспоминаю с любовью этого человека, и вот за что.
Николай Иванович увлекался краеведением. Скрытно от всех пописывал стихи, но на суд их не выносил. На заседаниях лито он внимательно слушал стихи своих товарищей. Порою чей-то стих не вызывал положительных эмоций ни у кого, и на автора обрушивался целый шквал непримиримой критики. Николай Иванович терпеливо дожидался момента, когда уляжется шум и последний критик умолкнет, и тут поднимался со стула и читал единственную строку или две из стихотворения автора и заострял внимание всех присутствующих. Как правило, это была самая хорошая строка. Николаев заставлял автора обратить на нее внимание и на основе этой строчки писать новое стихотворение. Он даже приводил пример, в каком направлении стал бы двигаться сам, если бы эта строка принадлежала ему. Николай Иванович дарил крылья разгромленному автору и не давал ему разувериться в своих способностях, что было так важно для начинающих поэтов, с которых спрашивали так же строго, как и со «старичков». Я был тогда удивительно молод. Он со всей душой приветствовал все плоды моего творческого труда. Была у него и маленькая слабинка. Любил слегка выпить, а денег на это не всегда хватало, поэтому Николай Иванович обращался ко мне с просьбой занять рублей пять до зарплаты у Лидии Павловны Толокновой, редактора газеты «Вышневолоцкая правда». Я всегда относился к этому отрицательно, мне было страшно неудобно обращаться с такой просьбой к редактору, и я пытался сопротивляться всеми силами. Николаев ставил меня в такое неудобное положение не однажды, пока я категорически ему не отказал. Николай Иванович исчез из моей жизни так же неожиданно, как и появился. Причин допытываться у других, куда он уехал, у меня в то время не существовало, поэтому лишь лет пять назад я узнал случайно, что Николаев последние годы свои прожил в Нелидове. Нас с Михаилом Петровым пригласили в библиотеку города Нелидово. Выступая перед читателями, мы с Мишей заметили в зале поэта Валентина Штубова. После встречи Валентин подошел к нам и пригласил к себе в гости. Там-то в квартире во время разговора и промелькнуло это имя. Кажется, Валентин сказал, что Николаев выпустил краеведческую книгу. Близкими друзьями с Николаем Ивановичем мы не были, поэтому расспрашивать о его судьбе я не стал, да и времени для этого у нас не было. Если бы он не сыграл положительную роль наставника для начинающих литераторов, то я и не включил бы это имя в свои воспоминания. Это высказывание вовсе не говорит о том, что Николаев не заслуживает пристального внимания и как литератор, и как человек. Скорее наоборот, но мое знакомство с ним было шапочным.

Читатели узнают меня и под этими именами. Их не проведешь. Рудий Иванович озабочен моим положением, но не знает, как помочь. Владимир Соловьев «Второй» (В.В. Соловьев, г. Вышний Волочёк в отличие от В.Н. Соловьева, с. Осечно. – Ред.) приносит ему «пасквиль» на меня, написанный якобы из благих побуждений. Рудий Иванович долго раздумывает, но потом печатает стихотворение в газете. Окончание его звучало так: «...Не осталось у него снегирей!» Так как книга моя называлась «Снегириная ветка», то всем стало понятно, что речь идет обо мне. Чудом я тогда спас Володю от мордобоя, который ему хотел учинить за эти стихи книжник Миша Андреев. Впоследствии я выразил свое неудовольствие Рудию Ивановичу. Он мне на это только сказал: «А я, грешный, думал, хоть это подействует на тебя и заставит остановиться! Печатал я из добрых побуждений!» Тем не менее в то время не один Миша Андреев хотел «поквитаться» за меня с Володей, и я благодарю Бога, что этого не произошло. Время – главный судья, и оно всё расставило по своим местам. Оказалось, «снегирей­то» у меня не так и мало осталось. Но это всё в далеком прошлом.
Рудий Иванович начинает делать зарисовки. Пробует писать рассказы. Ищет себя и в конце-то концов находит в краеведческих работах. Я уезжаю учиться в Москву на ВЛК в Литературном институте имени Горького.

В 1997 году прозаик, редактор журнала «Русская провинция» Михаил Петров берет меня к себе на работу. Мы даем материал о вышневолоцком литобъединении и представляем подборки стихов нескольких авторов. Рудий Иванович приносит в журнал и свои работы, некоторые из них Михаил Петров печатает. Мы с Рудием Ивановичем часто встречаемся в редакции «Русской провинции», так как он приезжает в газету «Тверская жизнь» постоянно, являясь ее собкором. При появлении своем в Вышнем Волочке я непременно захожу к Рудию Ивановичу в редакцию его газеты, что находилась на первом этаже здания на проспекте Советов, где ранее были редакции двух вышневолоцких газет, пока там не обосновались работники спорткомитета.
Рудий Иванович печатал и подборки стихов вышневолочан. Их же связывала давняя дружба по литобъединению. В эти годы он усиленно работает над текстами будущей книги «Посох» №1. Книга у Рудия Ивановича получилась замечательная. Прочитав ее, я уговаривал Матюнина издать и второй номер «Посоха». Рудий отшучивался, ссылаясь на финансовое положение и чудовищную загруженность. Работал же Рудий Иванович на износ. Матюнин поближе познакомил меня и с Евгением Ивановичем Ступкиным – краеведом, издателем и предпринимателем. Сдружились с Евгением Ивановичем мы не сразу. Процесс «обнюхивания» длился долго, но пришло время, и мы нашли общий язык.
Последний год жизни Рудия Ивановича был очень напряженным. Он даже поговаривал о закрытии газеты. И вот наступил пиковый момент со здоровьем. Рудий Иванович поехал в Москву, чтобы лечь на операцию по шунтированию сердца. Врачи отказали ему, и Рудий Иванович вернулся домой. Перед самой его смертью я был у него в квартире. Мы долго пили чай на кухне и разговаривали. Глаза его были уже потусторонними, как и у моей матери перед смертью. Поэтому я просил его не бросаться сразу в «бой», а побыть какое­то время дома. Он же говорил, что чувствует себя как никогда хорошо и непременно завтра же пойдет на работу. Утром от Михаила Петрова я узнаю о смерти Р.И. Матюнина и выезжаю в Вышний Волочёк. Стою в почетном карауле в библиотеке на Садовой. Похоронили Рудия Ивановича на центральной аллее старого кладбища под Кашаровом. Поминки проходили в помещении бывшего ресторана «Древний волок», что по своему названию перекликался с его детищем, газетой. Было печально и больно. Многие говорили откровенно, и чувствовалось, что они потеряли дорогого им человека. Но были речи и лукавые, неискренние. Что поделаешь? Такова наша жизнь! А город Вышний Волочёк в действительности потерял верного ему сына, который заботился о его благе как никто другой. Изучил и изучал его историю. Талантливо писал о людях прошлого и настоящего. Славил его добрые дела и критиковал неудачи. Здесь как нельзя лучше подходит пословица: «Что имеем, не храним...»
Я еще не один год приезжал в Вышний Волочёк и ловил себя на мысли, что мне хочется зайти к Рудию Ивановичу в газету «Древний волок», и лишь потом спохватился и осознал, что его уже нет. Я надеюсь, что жители Вышнего Волочка и области когда-нибудь всё же прочтут вторую книгу «Посоха», изданную уже посмертно. Не должно затеряться ничего весомого, что написал этот талантливый журналист и прозаик.