Бывший Весьегонский уезд всегда считался в Тверской губернии глухим медвежьим углом, а наша деревня Поповское, стоящая на самой границе с Ярославской областью, получалась глухим углом в квадрате, а может, и в кубе.
Состояла деревенька всего из семи домов, разбросанных без всякого порядка на берегу небольшой речушки Болонинки – одного из бесчисленных притоков великой Волги. Сразу за речкой на высокой длинной гряде большое, почти километр, село Болонино. На другом конце села, в его культурном центре, располагались церковь и школа. Болонино, вероятно, от «болоно» – так в наших местах называли шишку на голове, на месте укуса или удара, а здесь это слово обозначало «высокое место». Особенно крутой склон к речке – обрыв, на котором не росла даже трава, – находился за церковью. Это постоянное место наших игр мы звали Глинницей.
Деревеньку нашу с трёх сторон окружали поля, а с юга граничила Болонинка. С другого от реки конца деревни крайним стоял дом моего деда Павла, а следующим наш. Между домами располагался огород – общий для двух домов. Рубежом между огородами являлась межа, и даже малыши знали, что эта грядка наша, а рядом уже бабушкина.
Улиц или улицы, хотя бы одной, в нашей деревне не существовало вовсе. Траву в начале лета, правда только на силос, косили в самой деревне. Совсем маленьким, лет, наверное, трёх-четырёх, я помнил уже нежилые, стоящие без дверей и окон дома: Лябин, большой, со светёлкой, стоящий ближе к речке через дорогу, второй, напротив нашего дома, – бабушки Матрёны да Фитилилов – напротив дома дедушки Павла. Тогда о каком-то подобии ряда ещё можно было говорить, да и то с натяжкой. А когда через пару лет все эти старые дома разобрали, то деревня стала такой, какой она и оставалась всё мое детство и отрочество – до 1963 года, когда после восьмилетки я уехал учиться в лесной техникум.

Деревня Поповское – это ее официальное название. Но узнали мы про то, что наша родная деревня называется несколько по-иному, чем мы привыкли, будучи взрослыми. Звали ее тогда, в детстве, и пока еще зовут сегодня – Попоськово. Таких, состоявших всего из нескольких домов деревенек: Дубровок, Иваньковых, Новинок, Игнатковых... стояло сотни и сотни на необъятных просторах средней полосы России. И испокон веку, и в больших селах и в маленьких деревеньках, все – и взрослые и дети занимались привычным крестьянским трудом: косили сено, скирдовали клевера, теребили лен, обихаживали скотину... По праздникам ходили с утра в храм, потом по гостям, а ближе к вечеру – гармошка, пляски и драки. Теперь всего этого уже почти ничего не осталось. Деревня уходит. Уходит целый пласт жизни огромной страны.
Не только для меня, а для всех, живущих в России, деревня – это корни, и, какой бы могучей ни казалась крона, без корней любую могучую крону ждет гибель. Может быть, крона сумеет переродиться, но это будет другая крона, другая страна.
Не Россия...

* * *

Протекавшая рядом с деревней крохотная речушка Болонинка – непременный участник многих мальчишеских мероприятий. Одна из множества ручейков, ручьев, речушек, из которых соткана Волга, как Россия из Иванов и Марий. Пропетляв среди полей, сенокосов и небольших деревенек десяток-другой километров, наша Болонинка соединялась с другой речкой – Себлой – уже покрупнее, несшей свои воды прямиком в Рыбинское водохранилище. Редко мы называем свою речку Болонинкой, обычно просто рекой. Куда пошел? На реку...
Вода в ней чистейшая и студеная. Хоть и брала свое начало наша Болонинка где-то за Пыпышником, из болота – километрах в пяти от села, но летом чаще всего высыхала до самой Марфиной избы. Изба тетки Марфы стояла на самом краю села – на отшибе, и, начиная от нее и до самых скотных, это примерно с полкилометра, река снова оживала от множества ключей и ключиков, отдавших ей свою воду. Все село воду для питья брало с речки – с ключиков. Кусок трубы, самодельные ступеньки по откосу берега, ольховая жердь вместо поручня – ставишь ведро под струю, и через минуту оно полное.
Зимой на быстринках Болонинка не замерзала даже в большие морозы, только заметнее над ними становился белесоватый туман да позванивали у берегов одевшиеся в прозрачный ледок травинки. Зато летом, особенно в сенокос, все свободное время детвора проводила на реке – у плота.
Болонинка – речка мелкая: десяток километров на быстринке и по колено, редко выше – в небольших омутах. Для купания приходилось плотить плот – дело непростое и трудоемкое. Строительством плота всегда руководил кто-то из старших ребят – чаще всего Васька Писулин. Он родился в 41-м и был старше всей нашей мальчишечьей братии на целую войну.
Место для плота выбиралось долго и тщательно. Строительным материалом служил дерн и вырубленные из ольхи или ивняка колья. Затем каждому давалось задание – сколько штук кому принесть дерну и кольев, сколько лопат земли бросить перед плотом. Учет велся строгий – контролировали каждый друг друга. Наказание за невыполнение «норм» или отлынивание от работы применялось одно, но высшее – отлучение от купания. Поэтому желающих пофилонить, как правило, не находилось. Сооружение и впрямь получалось солидное – высота под два метра и глубина около самого плота, соответственно, такая же. Плот строился так, что даже взрослому хватало места понырять и поплавать метров 30-40. Малышня, освобожденная от участия в строительстве, время проводила в лягушатнике – самое мелкое, сантиметров 20-30, место, быстро прогреваемое солнышком и представляющее из себя теплую и грязную лужу.
Эксплуатировался новопостроенный плот нещадно – в жаркие дни вода не успевала отстаиваться и взбаламучивалась донельзя. Особенно вечером, когда окунуться приходили взрослые мужики. Они, кстати, не только поощряли, но частенько и помогали нам в строительстве запруды. В деревне ведь и понятия тогда не имели не то что о душе, даже об обычных банях. Мылись в русской печке – это зимой, а летом – речка, плот.
Представляете, какое это блаженство – после длинного, жаркого, занятого сенокосом дня броситься вниз головой в обжигающую прохладу. Плаваешь, кувыркаешься, но через десяток минут губы синие, зубы стучат – выскакиваешь из воды и животом на теплый песок. Усталость как рукой снимает.
А если прийти на плот свежим июльским утром, вода кажется теплее обычного. В прозрачной глубине видна каждая травинка, каждый камешек, на мелинке играют стайки молюшек. Перед тем как окунуться поневоле замираешь, глядя на эту земную благодать.
Сегодня места, где мы в детстве проводили целые дни, уже не узнать. Все берега густо заросли ивняком и ольхой, а где нет деревьев и кустов – выше человеческого роста задичалая крапива да полынь с лебедой, редко-редко где можно подойти к берегу.
Но все равно, приезжая в родное село, я первым делом иду на ключик, умываюсь и пью досыта, до ломоты в зубах хрустальную воду своего детства.