Стартовая страница Рейтинг@Mail.ru

Вступление Возврат в МЕНЮ

ДВ №16 от 20 апреля 2005 стр. 3

 

Почивалина Р.Н.

 

пенсионер, медработник

     

Память

...Минувшее меня объемлет живо...

А.С. Пушкин.


Началась война. Народ в Слободке поредел, мужчин почти не стало. Крышу амбара перекрасили в черный цвет, чтобы не привлекать вражеские самолеты. И работать нужно было за двоих. Появились беженцы из Ленинграда и Бологого: узловой станции так доставалось, что жители убегали в лес, спасаясь в землянках; жили они и в нескольких избах наших родственников. Но это только начало. Будущее сулило голодную жизнь в городах.

Хочу рассказать о самом дорогом воспоминании, о нашем воине, моем дяде. Почти вся его жизнь – война. Эта коротенькая встреча в деревне оказалась подарком судьбы. За его плечами уже был тяжелый опыт финской войны, кровь, пот и грязь ее, когда он ехал на новую, Отечественную, на фронт. Потом он, танкист, еще долго воевал, и увечье должно было закрыть для него военный путь. Гвардейцы-однополчане вынесли его из госпиталя на руках, а потом предстояло мужественное преодоление – научиться ходить на больной ноге и, хотя и с палкой, но вернуться на фронт. А вышневолоцкий житель А.Г. Морозов встретил дядю незадолго до его гибели. Опираясь на палку, он, вероятно, тогда, в конце войны, уже неплохо управлял своей ногой...

Семьдесят лет храню в душе любовь к родной деревне Слободке. Она уже давно срыта, и ничто не напоминает о ней на месте ее существования. Несколько лет тому назад была там проездом. Оставались только деревянные столбы у дороги к озеру... Стою на берегу: знакомый осек врезается в озеро, как и раньше. За водорослями и камышами что-то шумно плеснулось, может быть, дикая утка. Живое... Потеплело на сердце, и ожило далекое прошлое: сердце радостно билось у девчонки, когда поезд приближался к Удомле. Жадно прильнула к окну вагона. Знойный, безветренный день, поверхность озера Песьво не шелохнется, давая возможность прибрежным растениям отразиться в нем. А там, далеко за озером, на самом берегу чистый беленький амбар под яркой красной крышей. Это начало Слободки. Туда мы с мамой и стремимся – она в отпуск, я на каникулы. Может быть, кто-нибудь из родных уже и приехал в старенький домик прабабушки у озера Удомля, а если еще нет, все равно деревня встретит ласково: «Кормилец, вы приехали?» (хотя я никого еще тогда не кормила). В деревне, родившейся от чистых крестьянских истоков, не было ни грубой брани, ни драк. В страду в ней тихо, все трудились в поле, а вечерняя Слободка так жива в памяти: тетя Авдотья с хворостиной спешит за коровой, которая, вкусив в поле волюшки, стремится пробежать свой хлев; на крыльце своего дома напротив появляется полная фигура тети Анны, доброй женщины, врачующей деревенских травами; со всех сторон голоса людей, мычанье и блеянье, шаги соседей, спешащих с коромыслами за вкусной озерной водой...
потери, кровь и слезы, изломанные и искалеченные судьбы...
Мы с бабушкой пока не возвращались в В. Волочек, а жили в Слободке вместе с тетей Олей и ее двумя детьми: десятилетней Лиечкой и четырехлетним Алешей. Тогда еще тетя не знала, что, приехав перед войной налегке на летний отдых в деревню, она останется в ней на долгие годы и будет работать в колхозе, чтобы прокормить детей. Ей было неизвестно, что мужа, от которого она с нетерпением ждала писем, уже нет в живых: его смертельно ранило во время артобстрела Ленинграда. А бабушка, вероятно, и не ведала о том, что семьи ее сына Васеньки уже нет под Ленинградом: с грудным ребенком эвакуировались они по Волхову на плотах. (Васенькой звали его и взрослые, и мы, дети.) И не предвидела бабушка, что очень скоро ее ожидает встреча с единственным сыном-фронтовиком. Он – кадровый военный, танкист, и за плечами его нелегкий опыт финской войны...
Разве можно было сидеть дома, когда люди работали не покладая рук? И мы выходили в поле таскать лен. Кроме помощи колхозу не лишними были и заработанные несколько литров молока в день. В поле старалась не отставать от взрослых; скорей, скорей скрутить бубенчиками две пясточки вырванного на завязку льна, натаскать и положить на нее сноп, закрепив завязку. И кланяешься, кланяешься льну, пока не наберется несколько снопов и можно их поставить парами в небольшую скирдочку. Изредка поглядываю на бабушку и тетю Олю, работающих справа на этой же делянке. Утром горячо принимались за работу, но после обеда, у уставших, она шла уже не так скоро и льна натаскивали немного меньше.
Шли дни. Я заболела, мучил жар, ртуть в градуснике приближалась к сорока двум. Положили меня в горнице на кровать за маленькой печуркой, и так хотелось дотянуться до ее прохладной поверхности. Пришла тетя Леля бологовская, удивилась, что я не теряю сознание, но я очень плохо слышала, доносились отдельные слова: фамилии удомельских докторов... Вичин... Стеблов... нет лошади. Но на следующий день мне стало полегче, а ночью случилось вот что. Чуть-чуть брезжил рассвет, когда в маленькое окошечко с террасы в пристройку, где спала тетя Оля с детьми, тихонько постучали. Обозначился силуэт военного. Лиечка первая услышала и с радостным криком «Васенька! Васенька!» вскочила с постели. Бабушка со слезами радости обнимала сына.
Где-то под Бологим вражеская бомба разворотила железнодорожные пути. Починка займет несколько часов, солдат отпрашивается у Васеньки, обещая только взглянуть на родных и милую деревню, и сразу же назад. Но, услышав ответ на вопрос, в какой деревне родина солдата, он сам просит о краткосрочном увольнении и обещает вернуться в срок. Не знаю, как добирались двое военных до Слободки, поездом или, может быть, на дрезине до станции, а до деревни пешком... Всё это потом рассказали родные.
Было уже светло. «Сними, сынок, я почищу»,  слышу я голос бабушки, и она спешит вытрясти и привести в порядок военную форму: при взрыве командира засыпало землей, а прихорашиваться-то было некогда. На столе самовар, и всё готово к завтраку. Тут и невиданная редкость – консервы из пайка Васеньки. На робкую просьбу остаться на немножко поесть и попить чайку, ответил отказом: «Не могу, мамочка, нельзя». Потом обнял свою сестренку и ребятишек, мать, расцеловался со всеми и подошел к моей постели. Так тихо звучали его слова, что выступили слезы досады, донеслось только: «...на фронте... бежишь к реке...» Поцеловав меня, он распрямился и громко сказал: «Ты должна жить, обязательно жить». Не потому ли я живу так долго, исполняя его наказ, то преодолевая лишения, невзгоды, горе, то покоряясь ударам судьбы?
Шестнадцатилетней девчонке не понять было, что значили слова уходящего на фронт Васеньки. Только годы спустя мне стало ясно, что, утешая меня, он хотел сказать, что на фронте гораздо труднее, чем мне в мирной постели. Я даже представила, как у реки останавливается танк и разгоряченные боем танкисты бегут к воде смыть пот и грязь. Поэтому последние слова его звучали громко и требовательно, и это значило, что мне нельзя раскисать.
Васенька был ранен и отправлен в глубокий тыл. Когда выписался из госпиталя, его хотели комиссовать: тяжелое ранение покалечило ногу. Но он убедил комиссию, что без армии жить не может, и вернулся на фронт, с палкой. Близится памятная дата – шестидесятилетие Великой Победы. Еще раньше наступит и другое, горестное для меня шестидесятилетие. Василий Алексеевич Сухарев погиб 17 февраля 1945 года в кровопролитном бою при штурме Кенигсберга.
Моя мама очень долго, запрашивая военный комиссариат, искала могилу брата. Первоначально были небольшие, но многочисленные захоронения, потом могилы соединили в одну – братскую, что в поселке Чехово (кажется, бывший Ундерваген) под Калининградом (Кенигсберг), и за ней ухаживали красные следопыты – учащиеся Чеховской школы. Каждое лето в памятные дни приезжало очень много народу – из Украины, Белоруссии, далекой Сибири... Длинный список погибших начинается с гвардии офицера Сухарева В.А., а дальше всё рядовые, и их так много...
Только в июле 1967 года маме удалось съездить на могилу брата, и там, в Чехове, произошла взволновавшая всех встреча с комсомольцами, участниками мотопробега по местам боевой славы. Мы с Лиечкой тоже ездили в Чехово в 1985 году, на сорокалетие со дня Победы.
Нет никого из родных и близких, тех, что когда-то знали Василия Алексеевича и любили его, одна лишь я свято берегу память о нем.

Возврат в МЕНЮ